Колесница стоит в двух шагах от термитовой дороги. Достаточно поднять её, поставить на полотно, поудобнее расположиться в подвеске, качнуться корпусом вперёд… Достаточно вернуться в Гибоо, и никто никогда не узнает, какой шаг ты мог сделать, один только Вальхурт безразлично скользнёт прозрачными глазами по твоему лицу… Да он сам ещё недалеко – можно крикнуть погромче, и он вернётся. В конце концов, он же уговаривал тебя не уходить…

Шаг сделан.

* * *

Другой, за ним третий, ноги пружинят в пуху, кусты удивлённо оглядываются, большие часы с искривившейся стрелкой, выросшие около дороги на полпути из Гибоо в Папирус, постепенно прячутся в листву. Солнце, расстилающее на пути рваные тени, обманчиво неподвижно висит справа.

Хадыр шёл и шёл, тупо, ни о чём не задумываясь, почти не глядя по сторонам, не отвлекаясь на впечатления.

Он шёл, ритмично переставляя ноги, занывшие от усталости неожиданно быстро. Когда солнце прокралось в вершину небес, знаменуя начало красного часа, фуд утолил его голод. И снова расступалась растительность на пути, и пух, не знающий человека, рыхлый и прозрачный, хватал за щиколотки, желая остановить, но Хадыр двигался и двигался вперёд, опасаясь лишь потерять направление.

В глазах мельтешили круги, и солнце слева упало за горизонт, и синий час был близок.

Хадыр словно пришёл в себя, и недоверчиво осмотрелся. Ноги, налитые тяжестью, тянули к земле, но ночевать было негде – поблизости не росло ни одного гриба, и светляки не освещали лес. Небо ешё дышало закатом, и Хадыр прошёлся туда-сюда, надеясь найти приют на ночь. Его поразил странный синий оттенок всех без исключения растений. Вместо привычной зелени вокруг простирался зловещий сизый узор.

Гриб?! Хадыр метнулся сквозь кусты туда, где увидел что-то похожее, и в то же мгновение острая боль пронзила руку. В предплечье сквозь одежду воткнулся тёмно-синий шип. Хадыр двумя пальцами выдернул его – и ошарашенно смотрел, как из руки сочится тёмная жидкость, сразу съедаемая одеждой.

– Вот моя кровь, – сказал он неизвестно кому и снова взглянул на колючку.

А потом его скрутил приступ ярости. Трясясь от брезгливости, он рвал из земли шипастые ветви незнакомого растения и швырял в пух, с наслаждением наблюдая их гибель. Он разделался с одной порослью, но колючки росли повсюду, и Хадыр прыгал с одного места на другое до темноты. Когда кусты стали неразличимы, он рухнул там, где остановился.

Он лежал, закрыв глаза, без движения, а сердце раскачивало тело в ритм ходьбы. В веках бился пульс, не было гриба, ночная песня звучала на удивление тихо, и нелегко шёл сон к человеку, впервые увидевшему собственную кровь.

"От природы не убежишь, – всегда говорил отец, – наша жизнь предопределена заранее. У нас есть всё. Ты хочешь еды – перед тобой фуд, спать – гриб, тебя греет одежда, лечит падун, возит колесница, тебе светит светляк – так что же ещё нужно тебе, чтобы успокоиться? Какая тебе разница, две или двадцать две сотни лет стоит наш Сангат на этой поляне, кто был твой прапрадед и как жили люди до того дня, когда Зверь выклевал Луну в Дороге Алленторна? Посмотри: вот, перед тобой, во все стороны распласталась земля, созданная для тебя, так что же тебе ещё, неразумный?»

«Исчезни хоть что-то из этого мира, – говорил отец, – и всё разрушится, а жизнь превратится в нечто страшное. Природа создана для нас Алленторном – и от природы не убежишь».

Теперь Хадыр чувствовал, что в старинной пословице заключён какой-то иной смысл. А Говор видел в ней лишь подтверждение зависимости человека от окружающего мира. Разминая онемевшие ноги, Хадыр лежал в пуху и осматривал место своего ночлега.

От природы не убежишь. Не уйти и не спрятаться от навязчивой обстановки, окружающей тебя со дня рождения до дня смерти. Природа не отпустит тебя просто так, она будет идти за тобой, и стоит лишь на минуту остановиться, как вновь окажется рядом.

Серый час – начало дня, конец ночи, – и небо беспощадным зеркалом взрезало листву над головой, а со всех сторон продолжали копошиться растения, демонстрируя жуткую логику своего существования. Синее и дикое медленно и организованно отползало, уступая место приручённой зелени.

Уже три гриба неторопливо поднимались и набухали на образовавшейся полянке, липкий белый язык термитовой дороги вытянулся по следам Хадыра, указывая дорогу назад, и вдоль этой дороги двигались часы, фуды, вешалки и падуны, показывая мясистые жёлтые и розовые корни. Лес сосредоточенно работал, строя человеку место обитания.

Хадыр никогда не видел ничего подобного. Он кинулся прочь из новой деревни, и бежал – пока не сбил дыхание и острая боль не зашевелилась в боку. Он обогнал уходящие от него дикие растения и снова попал в спокойный синий лес, ещё не растревоженный присутствием хозяина.

И снова он шёл весь день, и снова ночевал в пуху, и каждое утро природа настигала его, одаривая маленькими уютными селениями.

Он потерял счёт времени, сбившись: прошло то ли десять, то ли одиннадцать дней, прежде чем он наткнулся на стену.

Хадыр остановился перед ней, запрокинув голову. Серо-бурое вещество, твёрдое и холодное. Стена невероятной высоты – в три или четыре раза выше деревьев. Преграда, идущая влево и вправо. Хадыр простоял около неё полчаса и вернулся в последнюю по счёту деревню.

С гриба стена не казалась такой уж большой, и на её вершине росли такие же кусты, как и внизу.

– Что же э-то? – по слогам спросил у себя Хадыр, и ответ пришел сам. – Ска-ла.

Он так удивился своей догадке, что расхохотался. Потом, загадав, вырвал из земли светляк. Корешков оказалось семь. Хадыр дошел до скалы и двинулся вдоль неё влево.

Так прошло ещё шесть дней. Скала постепенно стала понижаться и наконец сошла на нет.

Путь к жрецам был открыт.

Хадыр дождался, пока природа догонит его, сорвал хорошую колесницу и вернулся в Гибоо.

* * *

– Нет, сначала он четыре дня проспал. Да я и сам не знаю, что с ним случилось. Говорят, так бывает – бац, и осел колесач. Я его расспрашивал – говорит, нет там никого. Он же долго шёл – действительно долго. Нет, сказал, там никаких жрецов – байки, мол, это. Может, и правда нету? Красивая легенда?..

– Я всё забываю: ты вспомнил своё стихотворение? Хадыр мне нарвал хорошей бумаги, я мог бы записать твои слова.

– Никогда бы не подумал, что такой человек, как сын Говора, может жениться в один день. Он же с Джамиллой до вчерашнего дня и разговаривал-то раза два-три, а тут вдруг…

– Да и почему она так легко согласилась? Скиталец по вашим понятиям – вещь странная, неудобная. Вы ведь нас боитесь – разве не так? А эта вдруг ни с того ни с сего – замуж…

– Завидно, сын Штирта?

– Да нет. Любопытно.

* * *

– Сказки? Почему сказки? По-твоему, всё не так?

– А как – так?