Но, выскочив на крыльцо, столпились, не понимая: веселиться им или рыдать?

Как-то слишком отстраненно и угрюмо белобрысый силач удерживал на руках обмякшую Аревик, заботливо укутанную в его кунтуш. При этом девушка казалась совершенно бездыханной. А пронзительная белизна ее кожи, видимая в тех местах, где тело проглядывало сквозь чужую одежду, скорее соответствовала покойнице, нежели живому человеку.

Растерянность постепенно сменилась страхом, но никто из Ованесянов так и не осмелился первым задать, тревожащий всех, вопрос.

К счастью, многоопытный Орлов быстро разобрался, из-за чего, вместо радостного гомона, подворье накрыла тревожная тишина.

— Не волнуйтесь, люди! Она всего лишь спит… Ничего непоправимого с Аревик не случилось. Мы успели вовремя.

Ваграм бережно перенял дочь из рук Степана и осипшим от волнения голосом произнес:

— Спаси вас Господь, друзья! От всей души благодарю! Век за вас молиться стану! Располагайте всеми нами и всем нашим имуществом. И хоть я уже произносил эти слова, повторю еще раз: наш дом — это ваш дом!

— Да, будет тебе, Ваграм-джан… — остановил благодарственную речь чересчур расчувствовавшегося отца Степан. — Неси дочь в дом. Надо ее поскорее в теплую постель уложить. Натерпелась, бедняжка… Ужас! И, к моему величайшему сожалению, ее беды еще не окончены…

Может обрадованный спасением дочери, армянин не расслышал последних слов парня (говорил тот не слишком внятно, как бы самому себе), а может, хватило ума не начинать расспросы прямо у порога, но Ваграм промолчал, и внес свою драгоценную ношу внутрь дома.

Женщины дружной и говорливой стайкой бросились следом за ним, а молодой Рубен, по распоряжению дедушки Аветиса, торжественно повел спасителей сестры в заранее подготовленную к торжественному пиршеству, трапезную.

Но и на этот раз судьба распорядилась по-своему.

Уже переступив порог купеческого дома, Василий вдруг охнул, схватился обеими руками за голову и, бледнея на глазах, стал оседать на пол. Если б Куница не подхватил его под локоть, то, скорее всего, опричник не устоял бы на ногах. С другой стороны товарища заботливо поддержал Степан.

— Что случилось? Тебе плохо? — спросил Тарас, вглядываясь в помутневшие глаза Орлова.

Опричник, сдавленно застонал, словно от едва сдерживаемой боли, мягко освободил руку и широко перекрестился. А на его худощавом лице отразилось огромное страдание.

— Стойте, други… — почти прошептал он, скрипнув зубами. — Надо бы словом перемолвиться… — и прибавил, уже обращаясь к хозяевам. — Уж не обессудьте…

— Извольте, коль надобность возникла… — не подал виду, что удивлен таким поворотом, мудрый старик. — Мы ждем вас в трапезной.

— Ты ранен? Заболел? — волновался Куница.

— Не я, братцы… — опричник уже приходил в себя, но был еще слаб и говорил отрывисто. — Это чужая боль. Орда опять сдвинулась с места… Огромное войско. Такое, какого здесь уже сотни лет не видели. Грядет страшная битва. Как бы нам времена огнедышащего Батыя не довелось узреть воочию…

— Да с чего ты взял? — недоверчиво промолвил Степан. — Сам же говорил, что пока все думают, что священная реликвия архистратига Михаила находиться у нас, басурмане побояться напасть на православные земли.

— Они и не нападут… — непонятно ответил опричник.

— Тогда, что ж ты нас так пугаешь? — возмутился Куница.

— Как будто не нападут, — прикрыв веки, устало объяснил Василий. — Трехсоттысячная орда этим летом двинется войной на латинян, но пройдет вашим краем. И главная битва тоже, где-то здесь будет. Ведь король двинется с войсками им навстречу… Степан не воин, но тебе, Куница, надеюсь нет надобности растолковывать: какой след оставляют после себя две армии, общей численностью до полумиллиона человек и еще десять раз по столько же — лошадей, вьючных животных и овец. Даже, если вражеские воины ни жечь, ни грабить не будут…

— Нет, не надо… — невольно вздрогнул запорожский новик, мысленно представив себе истоптанные в камень хлебные нивы и превращенные в липкую грязь заливные луга.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Степан. — Магия? Тогда, почему я ничего не почувствовал?

— И насколько верны эти вести? — уточнил Тарас.

— Вернее не бывает… — печально кивнул Василий. — Только что умер один из наших. Из тайной службы царя Иоанна. Умер лютой смертью… А когда понял, что по-другому предупредить уже не сможет, — он использовал все свои душевные силы, чтоб передать тайну ближайшему опричнику. Сами знаете: оборотня не так-то просто убить. И пока в его теле тлеет хоть маленькая искра, всегда остается возможность воротиться, даже из тонкого мира. Теперь у него нет этого шанса — неизвестный герой и воин ушел навсегда. Простите, други, но мне придется оставить вас на некоторое время. Возможно, что я единственный, кто услышал это послание. Необходимо передать дальше предупреждение… добытое такой ценой.

— А как же наши дела? Неужели поиск реликвии теперь не так важен? — в некоторой растерянности поинтересовался Куница, сам понимая, как глупо и по-детски звучат его слова.

— Наоборот, — успокоил товарища Василий. — Как раз сейчас нам нельзя терять ни единой минуты. Поэтому и придется разделиться. Ненадолго… Пока вы все, начатое нами, до ума доведете, я слетаю к своим, передам весть, — а потом буду ждать вас прямо в Каменец-Подольском. Заодно — за Ребеккой пригляжу: как бы чего худого с ней не приключилось. Даже, случайно. Надеюсь, други, вы не позабыли, что нам еще одно условие по очистке клада обязательно выполнить надо? Иначе его проклятие и дальше под ногами путаться станет. Что, по моему разумению, в конце концов, ни к чему хорошему не приведет!

— Звучит разумно, — согласился Степан. — По уму, так Тарасу в Михайловку самому возвращаться надо, но у меня, других дел нет, вот и составлю компанию.

— А вот тут, Степан, ты не прав, — возразил Василий. — Клад вы вместе нашли, значит — вместе его и очистить должны.

— Возможно, — кивнул здоровяк. — Об этом я как-то не подумал. Гм?.. А ведь верно — проклятие клада могло упасть на нас обоих. После у Призрака спрошу, ему лучше знать. Оно — ничего не меняет, а все ж.

— Вот и договорились, — опричник дружески ткнул товарищей в бока. — Тогда, други, пошли во двор. Увяжете хорошенько в тюк мою одежку. Возьму ее в когти. Чтоб потом времени не терять.

Но выйти они не успели. По лестнице затопотали поспешные тяжелые мужские шаги, и в сени буквально ворвался всклокоченный и взъерошенный Ваграм со Степановым кунтушом в руках.

— Твой? — он едва ли не с ненавистью ткнул одежду белобрысому здоровяку.

— Мой… — удивленно ответил тот, недоуменно оглядывая кунтуш. — А что с ним не так?

— Аревик не просыпается… — ничего не объясняя, заговорил об ином расстроенный армянин. — Мы не можем ее разбудить. Никак… И она — была полностью обнажена… Под твоей одеждой на ней не было даже исподней рубашки. Кто-нибудь из вас может мне объяснить: что все это значит?