Туча на горизонте пополнила копилку высокопарных слов, сказанных другими «говорящими головами» при обсуждении проблемы преступности. Криминолог Джеймс Фокс предсказывал «кровавую баню» в 2005 г., утверждая, что волна преступности «будет такой мощной, что 1995 год покажется нам добрыми старыми временами»[276]. Политолог и криминолог Джон Дилулио предупреждал, что к 2010 г. на улицы выйдет больше четверти миллиона «суперзлодеев, рядом с которыми легендарные уличные банды „Кровников“ и „Калек“ будут выглядеть ручными котятами»[277]. В 1991 г. бывший редактор лондонской Times говорил, что «к 2000 году Нью-Йорк превратится в Готэм-сити без Бэтмена»[278].

Легендарный мэр Нью-Йорка Фьорелло Ла Гуардия мог бы сказать: «Если уж я делаю ошибку, то наилучшую!» (Уилсон поддержал тему, заметив: «Представители наук об обществе никогда не должны пытаться предсказать будущее; им хватает забот предсказывать прошлое».) Ошибкой криминологов была чрезмерная вера в краткосрочные демографические тенденции. Раздутый крэком пузырь насилия конца 1980-х втянул в себя множество тинейджеров, а к началу 1990-х число подростков должно было вырасти еще больше — отдаленные последствия беби-бума. Но общая численность криминально-опасной когорты, включающей не только подростков, но и 20-летних, в 1990-х на самом деле уменьшилась[279]. Однако даже эта уточненная статистика не объясняет спад насилия, характеризующий это десятилетие. Распределение населения по возрастам меняется медленно, пока каждая поколенческая свинья протискивается сквозь общего демографического питона. Однако в 1990-х уровень преступности шел вниз семь лет подряд и задержался на новом низком уровне еще на девять лет. Как и в случае со взлетом преступности в 1960-х, изменения в уровне насилия для каждой возрастной группы превзошли эффект размера этих групп.

Экономика — другой традиционный подозреваемый, которого привлекают при объяснении преступных тенденций, — немногим лучше объясняет этот тренд. В США безработица в 1990-х снизилась, а в Канаде выросла, и тем не менее количество насильственных преступлений упало и в Канаде[280]. Во Франции и Германии безработица росла, а уровень насилия падал, а в Ирландии и Британии, наоборот, безработица снижалась, а уровень насилия рос[281]. Это не так удивительно, как кажется, ведь криминологи давно знают, что уровень безработицы не влияет напрямую на уровень насильственных преступлений (при этом наблюдается некоторая корреляция с уровнем преступлений против собственности)[282]. Да что там говорить, через три года после финансового кризиса 2008 г., который стал причиной худшего экономического спада со времен Великой депрессии, уровень убийств в Америке упал еще на 11 %, заставив криминолога Дэвида Кеннеди объяснять журналисту: «Идея, застрявшая у каждого в уме, — что, если экономика летит в тартарары, преступность растет — неверна. И никогда не была верна»[283].

Среди экономических показателей лучшим прогностическим фактором уровня насилия является неравенство[284]. Но коэффициент Джини, стандартный индекс неравенства доходов, в США с 1990 до 2000 г. рос, а преступность продолжала снижаться, в то время как в 1968 г., во время взлета преступности, этот индекс был на рекордно низком уровне[285]. Объясняя подъемы и спады насилия наличием неравенства, мы сталкиваемся с проблемой: хотя неравенство коррелирует с насилием в штатах и государствах в целом, оно не коррелирует по времени со скачками насилия внутри отдельно взятой страны, вероятно, потому, что реальная причина различий — не неравенство само по себе, а постоянные особенности культуры или государственного управления, которые влияют как на неравенство, так и на насилие[286]. Например, в обществах с высоким уровнем социального неравенства бедные районы остаются без полицейской защиты и рискуют стать зонами жестокой анархии.

Еще одна ложная зацепка обнаруживается в ученых разглагольствованиях, которыми пытаются увязать социальные тенденции с «умонастроением народа», сопровождающим текущие события. Террористическая атака 11 сентября 2001 г. привела к невероятным политическим, экономическим и эмоциональным потрясениям, но уровень убийств в ответ не подпрыгнул.

~

Падение преступности в 1990-х породило одну из самых странных гипотез в изучении насилия. Когда я рассказывал, что пишу книгу об историческом спаде насилия, мне постоянно сообщали, что этот феномен уже объяснен. Уровень насилия снизился, говорили мне, потому что после легализации абортов в 1973 г. (решение Верховного суда США по делу «Роу против Уэйда») нежеланные дети, которые выросли бы и стали преступниками, не родились главным образом потому, что их матери сделали аборт. Впервые я услышал об этой теории в 2001 г., когда ее выдвинули экономисты Джон Донохью и Стивен Левитт, но тогда мне она показалась слишком остроумной, чтобы быть верной[287]. Любая сенсационная гипотеза, которая объясняет крупные социальные тенденции одним-единственным недооцененным событием, практически со стопроцентной вероятностью окажется неверной, даже если в настоящий момент имеются данные в ее поддержку. Однако Левитт в соавторстве с журналистом Стивеном Дабнером популяризировал свою теорию в бестселлере «Фрикономика» (Freakonomics), и сегодня многие убеждены, что преступность в 1990-х снизилась потому, что еще в 1970-х женщины избавились от эмбрионов, обреченных развиться в преступников.

Справедливости ради нужно сказать: дальше Левитт доказывает, что решение по делу «Роу против Уэйда» было только одной из четырех причин спада насилия, и представляет сложные статистические расчеты в поддержку своей основной мысли. Например, он показал, что в штатах, легализовавших аборты до 1973 г., уровень насилия пополз вниз раньше, чем в прочих[288]. Но он сопоставляет две крайние точки длинной, гипотетической и трудноуловимой причинно-следственной цепи, где первое звено — возможность сделать аборт, а последнее — снижение уровня насилия два десятилетия спустя, и игнорирует все звенья посередине: предположения, что легализация абортов уменьшила количество нежеланных детей, что нежеланные дети чаще идут по кривой дорожке и что именно первое прореженное абортами поколение обеспечило спад насилия в 1990-х. Но стоит дать этой корреляции другое объяснение (например, что крупные либеральные штаты, первыми легализовавшие аборты, были также и первыми, по которым прокатилась и заглохла эпидемия наркотика крэка), и промежуточные звенья становятся неубедительными или исчезают вовсе[289].