– Это правда? Относительно «Одиночек»?

– Правда. Иначе стал бы я посылать для проверки корабль с экипажем на борту?! Существует негласная договоренность: все системы искусственного интеллекта мы передаем в Форт Стеллар. Небезвозмездно, конечно. Нам платят за них и закрывают глаза на нелегальные вылазки в звездные системы, для которых установлен режим бессрочного карантина.

– Что ты знаешь о Стивене?

– Ничего, – пожал плечами Фолер. – Он человек Генриха.

Глеб кивнул. Ситуация, в принципе, ясна. Без модуля «Одиночка» процесс управления десятками полуавтоматических подсистем «Нибелунга» становится сложным и главное – неэффективным. Два человека с достаточным уровнем подготовки способны справиться с поставленной задачей. «Лучше, конечно, иметь экипаж из трех человек, – размышлял Дымов, – но в моем случае это уже неоправданный риск. Откуда мне знать, так ли Вайбер привязан к своей дочери, как пытается показать? Может, ему совершенно наплевать на Айлу, а истинная цель миссии – проторить безопасный маршрут на Роуг, чтобы стать единоличным владельцем Клондайка боевой техники?

Такой вариант нельзя сбрасывать со счетов. С одним противником я как-нибудь справлюсь. В конце концов, вгоню ему пулю в башку при малейшем подозрении, а вот две темные лошадки – это уже перебор».

– Ладно. – Глеб тяжело взглянул на Вайбера. – Я согласен. Дополнительное условие: в ангар штурмового носителя нужно установить эвакуационный модуль, рассчитанный на двух человек. Твой пилот покинет на нем планету, в случае если мы отыщем Айлу. Это действительно снимет часть вопросов относительно завершающей части миссии.

Генрих вытер крупные капли пота, выступившие на лбу. В тесном помещении было душно. Жестом отправив охранников на улицу, он коснулся сенсора на внешней поверхности импланта:

– Зирек, срочно готовь к старту наш резервный штурмовой носитель! Я прибуду, – он взглянул на миниатюрный дисплей кибстека, – к семи. Передай Стивену, чтобы готовился к вылету. К моему приезду он должен быть на месте. Группе обеспечения – подготовка к внеплановому старту. Подготовь эвакуационный модуль, на двух человек. Все. Работайте.

Закончив отдавать распоряжения, Генрих повернулся к Дымову:

– Голоден?

– Нет.

– Тогда не будем терять времени. До стартовой площадки лететь почти час. – Он взглянул на Фолера и добавил: – А ты молись, чтобы с Айлой ничего не случилось. Иначе не жить тебе, Дик.

* * *

Стартовые площадки частного космодрома, принадлежащего Генриху Вайберу, располагались в центре материка среди пустошей, в полутысяче километров от Эрла.

Все время, пока длился перелет, Глеб дремал, набираясь сил. За годы заключения он научился абстрагироваться от любой реальности, погружаясь в свой внутренний мир, где чувствовал себя вполне комфортно. О том, что жизнь пролетела мимо, он не задумывался. В субъективном восприятии Глеба с момента последнего боя прошло всего два года. Десять лет, проведенные в камере низкотемпературного сна, истощили организм, но не состарили его. Этот период ледяного безмолвия не оставил следов в душе и рассудке, он не воспринимался как время.

Первые шесть месяцев после пробуждения походили на кошмарный сон, полуосознанное существование в ином измерении. Большую часть времени Дымов находился под воздействием вводимых ему препаратов, и этот отрезок, наполненный жуткими воспоминаниями, насильно вырванными из глубин памяти, ради испытаний создаваемого на Стелларе мыслесканера, оставил глубокий шрам в его рассудке.

Моральная травма заживала долго. Полтора года, проведенные на орбитальном заводе в системе Элио, почти не запомнились Глебу. Дни, похожие один на другой, утомительный труд, порой доводящий до тихого бешенства, не прибавили к его характеру и мироощущению ничего хорошего.

Он не понимал, зачем нужны операторы, управляющие посредством мысленных команд сервами, работающими в зонах опасных производств? К чему такие сложности? Кибермеханизмы способны трудиться более производительно, если запрограммировать их, а не усложнять технологию.

Только освободившись, он постепенно и болезненно начал постигать основы новой послевоенной реальности. По сути, Глеб оказался в совершенно чуждой обстановке, где существовало незнакомое ему понятие: «мирная жизнь».

Месяц он провел в Раворграде, пока, в соответствии с законами Элио, ему оформляли гражданство планеты.

Оказавшись на свободе, он как будто очнулся. Казалось, что бой на Роуге происходил вчера, двенадцать лет объективного времени, минувшие после капитуляции Альянса, выпали из субъективного восприятия Глеба. Дымов ничего не мог поделать с собой, он жил критериями войны, обстановка боевых будней, въевшаяся в разум, никак не совмещалась с новой реальностью, он не принадлежал этому времени, не воспринимал его законов, традиций, условностей, ему было душно, хотелось вырваться, но куда?

Нет ничего удивительного в его тоске по Нике.

Искусственный интеллект серв-машины был и оставался его единственным другом, нематериальным воплощением грез, существом настолько близким по духу, что жизнь без мысленного контакта с «Одиночкой» теряла смысл, вновь превращалась в серый ручеек будней.

Миром, в котором очутился Глеб, правил страх перед машинами. Люди, пережившие войну, особенно старшее поколение, боялись смотреть в ночные звездные небеса. Они трудились тяжело и самозабвенно, как будто мифические демоны похитили их души, оставив внутри лишь инстинктивный страх да тяжкие, похожие на пепел воспоминания.

Иногда Глеб, выходя поздним вечером или ночью на набережную залива Эйкон, смотрел на пламенеющие во тьме Раворы, пытался постичь суть термина «природа», но ничего не получалось. Разум, сформированный в условиях техносферы, а затем долгое время находившийся в прямом нейросенсорном контакте с кибернетическими системами, упорно не желал воспринимать красоту природного явления, – стоило лишь на миг ослабить самоконтроль, как вид могучих деревьев, вздымающихся из маслянистых вод залива, распадался на составляющие: вместо необычайно красивой ауры, похожей на холодный жидкий огонь, объявший стволы и ветви, он вмиг представлял мириады отвратительных микроорганизмов, сосуществующих в симбиозе с деревом и являющихся источником алого сияния. Любое великолепие блекло, принимало неприятные, отталкивающие формы, ведь рассудок Глеба привык мгновенно анализировать увиденное, раскладывать его на составляющие, вот и получалось, что вместо величественных красот он видел сотни отвратительных компонентов, испытывая отвращение даже при взгляде на обычную газонную траву, ибо знал, сколько мелкой и неприятной на вид живности копошится в ней.

Тяжелое психологическое испытание для человека, привыкшего к формам растений, специально адаптированных для условий, царящих на борту космических кораблей.

Другим источником глухого раздражения для Глеба являлись люди.

Их страх перед машинами казался ему формой массового помешательства. Наблюдая, как изматываются эти люди на работах, которые быстро и эффективно выполнили бы сервы, Глеб не раз ловил себя на мысли, что попал в чуждую, полностью извращенную, относительно его понятий, реальность, в которой он никогда не сможет жить.