были нами, путь наш замыкая.

Уйду, а ты все будешь повторять

Опять, опять, опять, опять, опять…

Мои книги

Мои (не знающие, кто я) книги —

Такой же я, как и черты лица

С бесцветными глазами и висками,

Которое пытаю в зеркалах

И по которому веду ладонью.

Не без понятной грусти признаю,

Что все, чем жив, останется на этих

Листках, не ведающих про меня,

А не других, перебеленных мною.

Так даже лучше. Голоса умерших

При мне всегда.

Талисманы

Экземпляр первопечатной Снорриевой «Эдды»,

      опубликованной в Дании.

Пять томов шопенгауэровских «Сочинений».

«Одиссея» Чапмена в двух томах.

Сабля, сражавшаяся в глуши.

Мате с подставкой-змеей, привезенный

      прадедом из Лимы.

Стеклянная призма.

Камень и веер.

Стертые дагеротипы.

Деревянный глобус, подарок Сесилии Инхеньерос,

      доставшийся ей от отца.

Палка с выгнутой ручкой, видавшая степи Америки,

      Колумбии и Техаса.

Набор металлических столбиков с приложеньем

      дипломов.

Берет и накидка почетного доктора.

«Мысли» Сааведры Фахардо, пахнущие

      испанской краской.

Память об одном рассвете.

Стихи Марона и Фроста.

Голос Маседонио Фернандеса.

Любовь и слова двух-трех человек на свете.

Верные мои талисманы, но и они не помогут от тьмы,

      о которой лучше молчать, о которой

      поклялся молчать.

Свидетель

Во сне он видел рыцаря-гиганта,

который видел свой, британский, сон,

и подвиги свершать задумал он,

и, сев в седло, пришпорил Росинанта.

Вращались крылья мельницы огромной,

без страха он ее атаковал.

Копье сломалось, конь его упал,

и человек был сброшен вероломно.

Как падал долговязый сумасброд,

увидел сын соседа ненароком,

не знал тот мальчик, по каким дорогам

он в недалеком будущем пройдет.

В Вест-Индии ему предстанет сном

то, что он видел этим странным днем.

Ночной кошмар

В глубинах сна – еще другие сны.

Я ночью в воды темные ныряю,

дневные впечатления смываю,

и под водою мутной мне видны

великое Ничто и скудость чуда.

Вот зеркало с моим чужим лицом,

вот лабиринт – и я затерян в нем,

вот сад, что явлен мне из ниоткуда.

Ночной кошмар. Он из миров иных.

То, что бесспорно лишено названья,

то, что из тьмы и древнего сказанья

осталось на сетчатке глаз моих.

Зачем во мне в ночи растет угроза

мне самому: нелепейшая роза?

Восток

Рука Вергилия минуту медлит

Над покрывалом с ключевой струей

И лабиринтом образов и красок,

Которые далекий караван

Довез до Рима сквозь песок и время.

Шитье дойдет строкой его «Георгик».

Я не видал, но помню этот шелк.

С закатом умирает иудей,

К кресту прибитый черными гвоздями,

Как претор повелел, но род за родом

Несчетные династии земли

Не позабудут ни мольбы, ни крови,

Ни трех мужчин, распятых на холме.

Еще я помню книгу гексаграмм

И шестьдесят четыре их дороги

Для судеб, ткущих бдения и сны.

Каким богатством искупают праздность!

И реки золотых песков и рыбок,

Которыми Пресвитер Иоанн

Приплыл в края за Гангом и рассветом,

И хайку, уместивший в три стиха

Звук, отголосок и самозабвенье,

И духа, обращенного дымком

И заключенного в кувшин из меди,

И обещанье, данное в ночи.

Какие чудеса таит сознанье!

Халдея, открывательница звезд;

Фрегаты древних лузов, взморье Гоа.

Клайв, после всех побед зовущий смерть.

Ким рядом с ламой в рыжем одеянье,

Торящий путь, который их спасет.

Туманный запах чая и сандала.

Мечети Кордовы, священный Аксум

И тигр, который зыбится как нард.

Вот мой Восток – мой сад, где я скрываюсь

От неотступных мыслей о тебе.

Белая лань

Из английских баллад, с их лужаек зеленых,

Из-под кисточки персов, из смутного края

Прежних дней и ночей, их глубин потаенных,

Ты явилась под утро, сквозь сон мой шагая?

Беглой тенью прошла на закате неверном

И растаяла в золоте через мгновенье —

Полувоспоминание, полузабвенье,

Лань, мелькнувшая зыбким рисунком двухмерным.

Бог, что правит всем этим диковинным сущим,

Дал мне видеть тебя, но не быть господином;

На каком повороте в безвестном грядущем

Встречусь я с твоим призраком неуследимым?

Ведь и я только сон, лишь чуть более длинный,

Чем секундная тень, что скользит луговиной.

The unending rose[30]

Сусане Бомбаль

Когда Иран в шестом столетье хиджры

Увидел с минаретов черный рой

Щетинящейся пиками пустыни,

Аттар из Нишапура посмотрел

На розу и сказал, почти неслышно,

Как бы мечтая, а не говоря:

– Твой смутный мир в моих ладонях. Время

Сминает и не замечает нас

В глухом саду закатною порою.

Я влажным ветром чувствую тебя.

Приливом аромата ты доходишь

К лицу склонившегося старика,

Который знал тебя гораздо раньше,

Чем видел в детстве на картинках снов

Или дорожках утреннего сада.

Ты светишься то белизною солнца,

То золотом луны, то багрецом

Клинка, неколебимого в победах.

Я слеп и неучен, но понимаю:

Пути неисчерпаемы. Во всем

Таится все. Ты – музыка и небо,

Чертоги, духи, реки, – потайная,

Бездонная, вневременная роза,

Господень дар безжизненным зрачкам.

Примечания

Брунанбург, год 937

Это слова сакса, сражавшегося в битве, где короли Уэссекса одержали победу над коалицией шотландцев, данов и бриттов под началом Анлафа (Олафа), короля Ирландии. В моем стихотворении слышны отзвуки оды тех времен, которую блистательно перевел Теннисон.

Элегия

Скильд