Стол в комнате был маленьким да еще хромым, поэтому дорожник расстелили прямо на полу. Неудобно, зато видно все: вот Рим проклятый, стенами окруженный, вот дорога Аппиева, вот дорога Латинская, вот Капуя... А вот и мы! Достала я из волос заколку — и прямо в кружок с надписью «Помпеи» вонзила.

С почином!

— Не увидел бы кто. — Аякс покосился на карту, рот скривил. — Заглянут в двери — и чего скажут? Приехал, значит, в Помпеи хрен одноглазый, «волчицу» смазливую привез, дабы передком поработала, — и принялся заколки тыкать. Где это, мол, сейчас когорты претора Клавдия Глабра обретаются?

Сейчас спрячу, — кивнула я. — Запомню только.

Аякс был прав — народ в Помпеях оказался глазастый и очень уж любопытным. Как и сам город, впрочем. Нас уже обо всем расспросили, со всех сторон оглядели, между собой перешептались. Оно и неплохо, нам скрывать нечего.

— …А если для полной ясности, госпожа Папия, то лупанарий и есть. «Волчатник», в общем. Весь город этот, Помпеи. Сюда не только со всей Кампании, из Рима даже приезжают, да разве только из Рима? Вот сейчас урожай соберут, скот с гор сгонят, сестерции в узелок завяжут — и сюда. Тут за каждой дверью... На что я виды видал, а сразу скажу: срам! Добро б еще девки, «волчицы» всякие, так и ведь и гладиаторы... Тьфу ты, и говорить не хочется. Поэтому, госпожа Папия, меня слушайся, не меньше, чем в Капуе, слушайся. Твое дело — здесь сидеть, о Клавдии Глабре думать. А уж я...

— Я буду послушной, мой Аякс.

Я буду послушной. Я буду сидеть в «Огогонусе», я буду вспоминать дорожник (свернула, спрятала подальше), я буду думать только о преторе Гае Клавдии Пульхре Глабре, о его когортах — и ни о чем больше. Пять когорт вышли из Рима, но это не все, где-то есть шестая, а может, и седьмая, и еще, и еще.

Хотела войны, Папия Муцила, внучка консула Италии? Вот она, твоя война!

Далеко, очень далеко, мой Эномай, мои друзья, наш Везувий, ставший таким родным, привычным, мой дом, первый в жизни дом. Далеко — не здесь. Я не буду вспоминать, нельзя, это война, я буду думать только о когортах Клавдия Глабра! Римляне хитры, умны, они умеют воевать, эти волки, мы готовились целый год, и бой — первый наш бой! — проиграть нельзя. Спартак победит, обязательно победит, но для этого он должен знать о римских когортах все, даже больше, чем сам Клавдий Глабр.

Аякс, Аякс! Друг мой верный, наивный! Или я не ведадаю, что за город такой Помпеи? На это у нас со Спартаком есть Расчет. В Капуе, да и повсюду, сейчас стражу удвоили, каждого приезжего-прохожего трясут. Напугали мы мирную Кампанию, до самого Рима страх докатился. А Помпеям бояться нечего, потому как лупанарий с глиняными гордостями над дверями никто не трогает — и трогать не станет. Нет. И стен нет, и стражи мало — и народу полным-полно. Срам, говоришь? Срам после начнется, когда легионеров гордых ниже последней «волчицы» опустят!

Бой не выбирает — куда поставили бойца, там eму и драться. Блеск доспехов, легкая пыль над полем… Твоя война, Папия Муцила!

Антифон

Агриппе я рассказала. Нечего уже скрывать, никого из нас уже нет, я — последняя. Консул велел принести дорожник, почти такой же, какой был у меня в Помпеях долго водил пальцем по папирусу, головой качал. А потом и рассудил, что сам бы на такое не решился. Первый бой, оружия мало, в войске — пастухи и беглецы с вилл. И шесть римских когорт во главе с претором. Ни он не решился бы, ни Цезарь Младший. Разве что сам Гай Юлий Старший, тот, конечно, мог.

Я не спорила. Консулу Марку Випсанию Агриппе, разбившему самого Марка Антония, виднее. Но и Клавдий Глабр был не из худших, и все остальные — те, кого проклятый Рим посылал против нас.

Они еще не знали Спартака!

* * *

— Представь, уважаемая Папия, что по нашей улице бегает что-то весьма напоминающее собаку. Лохматое, как собака, лает, как собака, кусается, как собака. И даже углы метит, как собака. Это — собака, как думаешь?

Хозяин таберны дядюшка Огогонус блаженствовал. Маленькие глазки прикрыты, на ярких пухлых губах — улыбочка, что у твоего младенца в колыбели, ладошки сложен ы поверх безразмерного брюха. Этакий кожный мех с ушами — и с гордостью своей Огогонусовой, понятное дело.

— Это загадка, дядюшка? — улыбнулась я.

— Притча! — улыбнулись в ответ масляные губи. — Притча, дорогая гостья!

Двое нас в триклинии — не в общем, в хозяйском, куда не всех пускают. Он на ложе — и я на ложе. И столик меж нами — вроде камня пограничного. На столике, как водится миски со снедью, килик старинный черного лака — редкий, такой сейчас мало где увидишь. Сюда и пригласил — в первый же вечер. Мы с Аяксом к раз нашему декуриону конному собрались, да не вышло. Прислал он мальчонку с извинениями, что, мол, дела, что, мол, обидно, но как только, так сразу. Да! Переглянулись мы с одноглазым, об одном и том же подумав. Узнать бы о делах декурионовых побольше — да с подробностями! Ничего, Феликс Помпеян уже сказал свой «алеф». Значит, будет и «бейт». Тут-то меня дядюшка Огогонус и позвал.

— Если притча, то... В чем ее смысл, дядюшка?

По притчам я, считай, знаток, но такой слыхать не доводилось. И вообще, что ему надо, меху с ушами? Достоинством своим похвалиться? Пусть попробует только!

Звали нашего хозяина, понятное дело, не Огогонусом, иначе, но это в глаза. А за глаза — именно так, это я уже узнала. Как и все прочее: что за таберна, какой люд тут бывает, как время проводит. Не сама, Аякс помог, осторожный он парень — и глазастый, даром что глаз один всего.

— Смысл... — Вздох, неожиданно тяжкий, сотряс ложе. — Смыслов много, уважаемая Папия!

Вот уж не думала! Если по улице бегает что-то, похожее на собаку, — это и есть собака. А если над дверью таберны достоинство глиняное присобачено — то это и есть «волчатник». Лупанарий — от ступенек до черепицы на крыше. Комнаты с девочками-«волчицами», комнаты для тех, кому податься с бродячей «волчицей» некуда... Помпеи! Сбежала бы, так нельзя. Главное же, наш человек дядюшка Огогонус, иначе бы не направили меня сюда. Иное дело, насколько «наш».

— Если ко мне в таберну приезжает кто-то, похожий на красивую девушку... —открылись маленькие глазки, ударили острым взглядом. Тут и я вперед подалась, поняла — не шутки шутит — и не дурит, не на достоинство свое намекает

— Друзья любят меня, дорогая гостья. Друзья делают мне подарки — ценные подарки. Твой приезд, уважаемая Папия, лучший из подарков. А подарки надлежит беречь.

Темные глаза смотрели в упор, не отпускали. Ох не прост он, дядюшка Огогонус! Кто бы подумать мог?

— Я... Я не так одета? Не так себя веду?

Можно и не спрашивать! Я-то надеялась, что в этих Помпеях народец ко всему привычный. Ну приехали девочка с парнем, ну сняли комнату.

— Тобой интересовались. Уже. Значит, будут интересоваться и дальше. Поэтому нужно что? Нужно, чтобы всем все стало ясно без вопросов. Люди напрасно думают, что, если нечто напоминает собаку, это обязательно собака! Напрасно! Но из такой ошибки мудрый может извлечь пользу. Не так ли?