— Хорошо, но есть две вещи, — объяснила она. — Первое, если я умру, а это возможно, потому что я сегодня в кафетерии съела один из тех таинственных горячих пирожков с мясной начинкой, ты должен взять на себя роль председателя и выполнять мои обязанности и убедиться, что в честь моей памяти Ежегодник посвятит мне целую страницу. И ты также должен проследить, чтобы моя фотография на этой странице не была глупостью, которую выбрала моя мать.

— Понял, — сказал Джаред и подумал, я на самом деле люблю тебя. Он знал, что слишком молод. Он знал, что она слишком молода. Но что он мог поделать? Мэри была так прекрасна, как царица бала, но при этом чувствовала себя, казалось, совершенно естественной, без стрессов, без напряжения.

— А вторая вещь?

— Вторая… — Она схватила его голову обеими руками и покачала ею вправо-влево, вверх и вниз. — Я здесь босс!

Для Джареда это тоже не было проблемой.

Теперь его кроссовки вступили на дорожку из плоских камней, свободно поднимающихся то вверх, то вниз, и так уж случилось, что это стало проблемой, на самом деле довольно большой, потому что он почувствовал толчок и резкий укол в правом колене. Джаред ахнул и перенес основной вес на левую ногу, сосредоточившись на дыхании, как его и учили, держа локти в рабочем состоянии.

Эрик рычал позади него:

— Мы просто хотим с тобой поговорить!

— Не будь гребаным трусом! — Это уже Курт.

Внезапно Джаред провалился в овраг, при этом его больное колено вывернулось, и он подумал, что слышит какой-то треск между толчком его пульса и шорохом сухих листьев под пятками его кроссовок. Впереди была Маллоу-стрит, ведущая к старшей школе, желтая машина мелькала в промежутках между деревьями. Его правая нога застряла на дне оврага, боль стала невыносимой, как будто ручку боли перевели в крайне правое положение, и он схватился за терновую ветку, чтобы вытащить себя ошеломленного на противоположный берег.

Воздух на мгновение возмутился за ним, как будто невидимая рука погладила его волосы, и он услышал ругань Эрика и звук падения тела. Они потеряли его, соскользнув вниз по оврагу позади него. Дорога была на расстоянии двадцати футов, он слышал шум работающего двигателя автомобиля. У него, возможно, получится!

Джаред резко наклонился, готовясь преодолеть расстояние, отделяющее его от дороги, почувствовав всплеск былой эйфории, набрал воздух в легкие и толкнулся вперед, с трудом сдержав крик от боли в его изувеченном колене.

Рука на плече выбила его из равновесия уже на самом краю дороги. Он схватился за березу, чтобы не упасть.

— Отдай мне телефон, Норкросс. — Лицо Кента сияло ярко-красным, поляна акне на лбу — фиолетовым. Его глаза были мокрыми. — Мы пошутили, только и всего.

— Нет, — сказал Джаред. Он даже не мог вспомнить, как подобрал телефон, но он был в его руке. Его колено казалось огромным.

— Да, — сказал Кент. — Отдай.

Остальные двое тоже выбрались из оврага и бежали к ним, всего в нескольких футах.

— Ты собирался нассать старухе в ухо! — Воскликнул Джаред.

— Не я! — В глазах Кента внезапно возникли слезы. — Я не смог бы в любом случае! У меня застенчивый мочевой пузырь!

Но ты и не думал их останавливать, хотел сказать Джаред, но вместо этого почувствовал, как его рука сжимается и кулак выстреливает, чтобы соединиться с подбородком Кента. Удар вышел неплохим, послышалось клацанье зубов, ударившихся друг об друга.

Когда Кент упал в сорняки, Джаред засунул телефон в карман и снова побежал. Три агонизирующих прыжка и он уже был на желтой осевой линии, махая малолитражке, которая быстро ехала с Вирджиния-плейс. Он не видел, что водитель повернулся назад — и Джаред, конечно же, не мог видеть, что происходит на заднем сидении, где мычащая старуха с обрезанными волокнами, свисающими с её лица, несколько раз долбанула ножом для колки льда, которым и были срезаны эти волокна, в грудь и в горло своего мужа — но он не мог не заметить странные движения малолитражки, как она дергается вправо-влево-вправо-влево, почти выехав с трассы.

Джаред попытался увернуться, желая отстраниться и вспоминая технику уклонения, но малолитражка все же ударила его и отправила в полет.

2

— Эй! Убери руки от Будки! — Ри привлекала внимание офицера Лэмпли стуком в стекло, что было откровенным табу. — Чего ты хочешь, Ри?

— Начальника тюрьмы, офицер, — сказала Ри, громко и обстоятельно произнося слова, которые Ванесса Лэмпли и так хорошо слышала через вентиляционные отверстия, расположенные под панелями из пуленепробиваемого стекла. — Мне нужно рассказать начальнику кое о чем неправильном. Ей и никому больше. Простите, офицер. Это единственный вариант. Так все и должно быть.

Ван Лэмпли упорно трудилась над тем, чтобы культивировать свою репутацию решительного, но честного офицера. В течение семнадцати лет она патрулировала посты Дулингского исправительного учреждения; однажды ее ударили ножом, ударили несколько раз, еще несколько раз пинали, один раз пытались задушить, бросались в нее жидким дерьмом, и неоднократно предлагали пойти и трахнуть себя любым возможным способом и различными предметами, многие из которых нереально велики и опасны. Опиралась ли Ван на эти воспоминания во время ее соревнований по армрестлингу? Да, было такое, хотя и редко, обычно только во время значительных поединков лиги. (Ванесса Лэмпли выступала в Лиге Слэммеров долины Огайо, женском дивизионе) Память о времени, когда невменяемая наркоманка кинула кусок кирпича со второго уровня Крыла В на череп Ванессы (результатом чего стал ушиб и сотрясение головного мозга), по сути, помогла ей подняться «на вершину» ее побед в чемпионате. Гнев был отличным топливом, если вы применяли его правильно.

Несмотря на эти достойные сожаления переживания, она всегда осознавала огромную ответственность, связанную с её авторитетом. Она понимала, что никто не хочет сидеть в тюрьме. Некоторые люди, однако, должны были в ней находиться. Это было неприятно, как для них, так и для нее. Если бы уважительные отношения не поддерживались, то это было бы еще более неприятным — и для них, и для нее.

И хотя Ри была нормальной — бедная девушка имела большой шрам на лбу, который говорил вам, что по жизни она продвигалась совсем не просто — обращаться с необоснованной просьбой было крайне неуважительно. Начальник тюрьмы не был доступен для встреч один на один, особенно в свете происходящей чрезвычайной медицинской ситуации.

У Ван были серьезные беспокойства по поводу того, что она прочитала в интернете об Авроре во время ее последнего перерыва, и директивы сверху, что каждый должен остаться на вторую смену. Теперь Макдэвид, за которой она наблюдала по монитору, как будто бы та находилась не в камере, а в саркофаге, была помещена под карантин. Муж Ван, Томми, когда она звонила домой, настаивал, что с ним все будет в порядке, пока она будет нести службу, но она не верила в это ни на секунду. Томми, имевший инвалидность из-за проблем с суставами, не мог приготовить себе даже сэндвич с сыром; он ел бы пикули[132] из банки, пока она не вернулась бы домой. И если уж из-за кого-то Ван и могла позволить себе потерять голову, то это явно была не Ри Демпстер, и не кто-то из других заключенных.