вечеру, страшно усталые, а утром, проснувшись, можно было просто лечь на живот и есть, не поднимаясь, чернику прямо с земли, которая, как выяснилось, плотным ковром покрывала всю вершину горы. А внизу с одной стороны город Юрюзань, а с другой стороны город Златоуст-36, ныне Трехгорный, тогда его как бы вообще в природе не существовало. Но вот он был, есть, мы его видели. В последующем пришлось там побывать, и неоднократно, но это было уже не так романтично, как тогда.

И увидели мы некоторые обычаи земской провинциальной больницы, о которых хочется рассказать. Нам сразу показали ящик в письменном столе, куда нужно складывать неправильно оформленные истории болезни. Ящик представлял собой обычный ящик, в котором лежали истории болезни, недописанные или по дежурству, или еще при каких-то обстоятельствах. Сверху стояла большая жестяная коробка из-под конфет, заполненная совершенно мерзкими бычками, разложившимися объедками конфет и всякой прочей дрянью. Для чего это делалось? Когда начмед, тоже очень милая доктор, поднималась и ругалась, что не сданы истории, заведующий говорил, что вот они, в столе, возьми, пожалуйста. Она открывала ящик, видела коробку, с криком захлопывала его и убегала с руганью. Но это была хорошая игра. В итоге истории писались, заполнялись и все шло своим чередом.

Был в больнице штат санитарок, которые всю жизнь проработали санитарками, нянечками, ничуть от этого не комплексовали, это была уважаемая, серьезная работа. Они знали вкусы врачей и без какого-то унижения для себя старались докторам помочь и угодить. Утром, когда мы после 5-минутки собирались, появлялась санитарка, которая одному доктору несла свежее молочко с пенкой, которое кто-то из сотрудников привез от коровы. Для заведующего отделением приносили буханку хлеба, специально поджаренную в духовку, обрезались корки. Что-то типа нынешних тостов. Мякиш шел в дело — для рыбалки. Естественно, были такие ритуальные действия, как отмечание первой операции на рентгеновском столе с различными домашними вареньями, соленьями. Но должен сказать, что это не переходило за рамки, нисколько не мешало работе. История, которая, может быть, ярче всего запомнилась. В середине практики, уже соскучившись, приехал к нам один наш общий товарищ, который был студентом политехнического института. Выходные он очень весело провел с нами. В понедельник нам не хотелось оставлять его одного в общаге, да и что там делать. И он пошел с нами. Мы пошли на новый цикл, где нас еще не знали. Цикл акушерства. Барышни-акушеры и гинекологи, как правило, учащиеся лучше хирургов и терапевтов, очень старательные, очень любознательные, с радостью встретили нас. А девчонки были год-два после выпуска. Нас перехватила сначала акушер-гинеколог, усадила: «Мальчики, сейчас будем смотреть женщин. Давай ты смотри, давай ты смотри». Видим, наш Серега немеет, бледнеет, ноги под стул заталкивает. «Ой, Сережа, вы, наверное, троечник. Вам неинтересно? Вы ни одной женщины не посмотрели. Вот сейчас следующая женщина будет ваша». Видим, Серега сейчас или грохнется под стул, или нужно что-то делать. Что делать, мы не знаем. Сознаваться ни в коем случае нельзя. Но тут в кабинет заскакивает педиатрия, такая же молодая и активная: «Ой, мальчики, хорошо, что пришли. Пойдемте курировать новорожденных. Кто хочет? Кто любит детишек?» Серега, как пружина, вскочил: «Я! Я хочу! Я люблю детей!» «Ну, Сережа, пойдемте». Вот так Сережа был спасен от ведения гинекологического приема в городе Юрюзани.

Конечно, с точки зрения деонтологии и внутренней дисциплины безобразие и бардак полный. Но что делать? Был такой грешок. Благо, что серьезного вреда он никому не принес.

31-я школа. Гипоксия

В классе 8-м появилось у нас своеобразное довольно опасное увлечение — введение в искусственную гипоксию. Так широким шарфом, чтобы не привести к удушению, два человека третьему энтузиасту, горящему желанием поставить опыт на себе, перетягивали шею, после этого развивалась умеренная гипоксия головного мозга, испытуемый кратковременно терял сознания, его подхватывали, приводили в себя. Задним числом и для человека непросвещенного, конечно, нехорошо, конечно, риски были. Но однажды за этим занятием нас застукала учительница химии, очень испугалась, свела это к банальному хулиганству, обозвала нас фашистами. Потом был классный час, большие разборки. С точки зрения педагога и опаски за наше здоровье, наверное, правильно. С точки зрения учителя и человека, наверное, нужно было быть как-то помягче. Ну какие мы фашисты? Ни о каком садизме речь не шла. Просто речь шла о ребятах, которые потом, кстати, почти все стали гуманитариями, о глупых и неуместных экспериментах, но экспериментах над собой, не над животными, не над кошками, не увлечение вивисекцией, а над собой, как и, наверное, положено действовать настоящим естествоиспытателям. Да, с риском для себя, да, глупо, да, бесполезно. Но, наверное, тогда с нами зря так жестко. Хотя Маргарита Ивановна в последующем… Мы многому научились. Она прекрасно преподавала химию. Но вот этот осадочек остался. Не надо так было с нами. Неправильно.

Еще перестройка

Некоторое время назад страну потрясло убийство Немцова в Москве. Опять всплыли перестроечные темы, перестроечные проблемы, опять вышли на арену те люди, которые кликушествовали в конце 80-х — начале 90-х годов за псевдосвободный рынок, за псевдодемократию. Безусловно, убийство человека — это тяжелейшее преступление, оправдания которому быть не должно. Кстати, мне малопонятно, почему у нас в стране до сих пор сохраняется мораторий на смертную казнь, когда есть терроризм, когда есть маньяки, когда есть групповые убийства. Объяснить логикой и гуманностью это просто невозможно. Есть жуткие преступления, и люди, которые их совершили, просто по определению жить не должны. Другое дело, что силы, которые внесли эти законы, так же как закон о конфискации имущества в свое время провели через первую Думу, до сих пор находятся на коне, до сих пор в силе. Это грустно.

Убийство, безусловно, событийное. Немцов, безусловно, одна из ярких фигур 90-х годов. Но светлая ли это фигура и нужно ли дискутировать и рвать волосы на себе по поводу открытия памятника на месте убийства этого человека. В моем восприятии Немцов, Гайдар и иже с ними украли у страны, украли у нас правду, украли веру в честность власти и в порядочность государственных деятелей. Не думаю, что этому человеку нужно ставить в центре Москвы памятник. Расследовать дело — да, безусловно. Но памятник не нужен.

Мне малопонятны потуги сделать из Егора Тимуровича Гайдара некого святого и гениального экономиста. Так получилось, что я прочитал его основные экономические работы. Был некий юбилей диспансера, достаточно сложные годы, я обратился за помощью ко всем, кто мог помочь, в том числе и к политическим партиям. Вскоре ко мне