Иногда он отвлекался на желтые колючие поля, мимо которых несся их поезд. Заметив там какую-нибудь одинокую лошадь или коров, Ханнес делал большие глаза и переводил взгляд на отца, чтобы тот разделил его радость.

***

На большой станции с красивым серым вокзалом девушка и пассажиры, занимавшие полки рядом с ней, вышли. Их место тут же заняла семья — девочка лет четырех с родителями и бабушкой, мамой ее мамы. Появились они, принеся с улицы осеннюю прохладу, когда Телль с Ханнесом ужинали.

Бабушке сразу постелили внизу. Она легла, а девочка с родителями, дождавшись, пока тронется поезд, стали есть запеченную в фольге курицу. Как Ханнес сыт ни был, оторваться от ее запаха он не мог. Видя, что сын не сводит глаз с куриной ножки в руках девочки, Телль предложил ему сыграть в морской бой. Сын не захотел.

После еды мама вытерла дочке рот, ручки и посадила ее к окну. Папа стал стелить на верхней полке. Девочке быстро наскучило смотреть на огни в темноте за холодным стеклом. Она открыла книжку с картонными негнущимися страницами, потом попросилась наверх. Выглядывая с верхней полки из-за матраса, она стала играть с бабушкой в прятки, смеясь и стуча ножками о стенку.

Увидев кораблики Ханнеса, девочка захотела вниз. Когда папа ее туда перенес, она потянулась к корабликам, но тут поезд качнуло, и только рука мамы удержала девочку от падения.

— У тебя есть свои игрушки, Дарина.

Мама вытащила дочери из сумки нарядную куклу, а за ней — расческу, зеркальце и бант.

— Не хочу, — ответила девочка.

Отодвинув куклу, она подошла к столику с корабликами Ханнеса.

Ханнес внимательно следил за ней. Видя, как девочка смотрит на его флот, он понял, что та выбирает лучший кораблик, но никак не может выбрать. Тогда Ханнес протянул ей пароход с двумя трубами. Девочка помотала головой.

— Я хочу все, я не хочу этот.

Ханнес взглянул на отца.

"Все просит", — беззвучно подтвердил Телль. Он положил руку на край стола — между флотом сына и девочкой.

Забрав дочку от чужих игрушек, мама снова попыталась увлечь ее куклой.

— Не хочу куклю, хочу колаблики! — тянула девочка руку в сторону бумажного флота.

Отец посадил ее на верхнюю полку.

— Папа, сделай мне такие колабли! — попросила его девочка.

— Вы ее спать положите, она устала уже, спать ей надо, — сказала из своего угла бабушка.

— Дарина, давай завтра приедем, купим альбом, и я тебе все сделаю, — не столько обещал, сколько уговаривал отец.

— Я не хочу завтла, я хочу сейчас! — взмахнула кулачками девочка.

Телль посмотрел на сына, сын — на него, и они вместе собрали корабли со столика. Сложив флот Ханнеса в сумку с едой, Телль решил отнести ее к себе, а сыну показал, чтобы тот лез отдыхать.

Закинув на свою полку сумку, Телль вытер глаза, уставшие от режущего света ламп на потолке.

— Нет, ну вы только посмотрите на них! — неожиданно воскликнул его сосед снизу, взмахнув газетой. — Они будут еще указывать, что нам делать!

Телль наклонился, чтобы понять — не ему ли сосед это сказал? Тот, похоже, не нуждался в конкретном собеседнике, но, поймав взгляд Телля, обратился уже к нему.

— Не хотите почитать?

Телль подумал, что из этой газеты можно сделать восемь корабликов для той девочки. Он протянул было руку, но сосед снизу отложил газету и сел, опустив ноги в тапочки.

— Вот как разговаривать с теми, кто толкает нас к войне! — воскликнул он, разведя руками.

— Это вы про недавнее выступление ихнева секретаря? — кивнув на фото в газете, спросил пассажир с левой нижней полки.

— Ну конечно, — соседа Телля удивило, что можно было подумать о ком-то еще.

— Они считают, что за океаном их не достать, — подхватил, привстав на локоть, мужчина с правой верхней полки.

— Вы слишком упрощаете, — несколько свысока не согласился с ним сосед Телля. — Там тоже неглупые люди сидят, и они знают, что говорят.

Он поправил висящий на крючке у изголовья длинный, почти до пола, плащ, провел по нему рукой. Телль увидел на лацкане значок Нацпартии.

— Эй, аккуратней нельзя? — донесся со стороны, где был Ханнес, раздраженный голос.

Телль повернул голову. Отец девочки поправлял под матрас, где лежала бабушка, простынь, которую нечаянно сдвинул Ханнес, забираясь на свою полку.

Ханнес был спиной к мужчине и не мог знать, что к нему обращались. Телль быстро подошел к сыну, накрыл его, а сам сел вниз. Глядя в отражение окна, он ждал, когда отец девочки полезет к себе. Саму девочку мама положила у стены на нижней полке и легла рядом. Поцеловав дочь, она гладила ее по голове.

Как только отец девочки перестал ворочаться, Телль тихо направился к своему месту. Он расправлял постель, собираясь ложиться, и тут девочка захныкала.

— Опять! — вскочил, хлопнув рукой по полке, сосед Телля. — Да что ж там такое?

Он выглянул в проход.

— Девочка маленькая, — пожал плечами Телль.

— Это я понял уже. Она же не одна едет?

— С родителями и бабушкой.

— Вот почему они не могут успокоить ребенка? — разводил руками сосед Телля. — То читать невозможно было, теперь уснуть как?

— Девочка сейчас уснет. Она сильно устала, потому и плачет, — объяснял Телль, но его никто не слушал.

Все стали обсуждать чужих детей, своих, себя маленьких. Телль забрался наверх, лег лицом к стене и накрылся с головой — не потому, что было холодно, а просто, чтобы не участвовать в этом разговоре.

— А у моего брата двое своих и четверо приемных детей, — шептал голос за его спиной. — Так, вы знаете, ему платили за каждого приемного по четыреста в месяц. Я тогда получал четыреста пятьдесят. Так брат говорил, что ему даже работать не надо.

— Приемные? Из детдома? — спросил сосед Телля.

— Ну да.

— Значит, дети нацпредателей, — заключил сосед Телля. — С ними надо внимательнее и осторожнее. Яблоко от яблони…

— Не, там все нормально. Там родители в аварии погибли или отказались. Политических не было. Брат специально брал их растить, чтоб деньги получать. Сейчас, говорит, уже бы не взял. Там, вроде, сейчас уже не платят за них.

— И как они теперь? Хватает им? — спросил пассажир с левой нижней полки.

— Ну, дети все выросли. Свои остались, приемные уехали. Когда им 18 исполнилось, на них перестали деньги давать. Если только в институт или там куда-то еще не поступят. А кому там поступать?

— Ясно.

— Они, как уехали, так больше и не общаются. Брат про них не