– Где София? Что с ней намерен делать малахитовый льор?

– Он спас ее! – честно признался Сумеречный, который до этого принимал каждую рану друга, точно свою собственную. Но вмешиваться не имел права, его лимит дозволенного не распространялся на этот поединок. Да и такая поддержка обидела бы Раджеда, его королевскую гордость.

– Я не верю. Ни одному из льоров не верю! – сжал до дрожи запыленные сбитые кулаки Раджед. – Спас, так, наверное, решит оставить себе! Я пойду войной теперь на него! Если бы не он, она бы уже была здесь, в башне… Вместе со мной.

Льор едва снова не рванулся к порталу между королевствами, хотя весь его вид показывал, что самоцветы исцеления не до конца завершили свою работу. Чародей торопился, хотя бродил по каменным плитам неуверенным зигзагами человека, которого поддерживает только предельный стресс.

– Подожди хотя бы сутки! – убеждал Сумеречный, всплеснув руками, снова ловя друга. На этот раз Раджед не оттолкнул помощь, убирая растрепанные волосы с лица, кивая:

– Подожду, подожду… Все равно не верю, что малахитовый пойдет на переговоры.

Глаза его подергивались мутной пеленой предельной усталости, но, казалось, ни колонны, ни барельефы не существовали для его взора, только образ вновь ускользнувшей от него девушки, его несчастной гостьи.

– Но тебя еще гложет досада, что не удалось сокрушить давних врагов, – посетовал Сумеречный, доводя чародея до трона, где тот тяжело сгорбился. – Признай, что вместе они сильнее тебя одного.

– Вместе-вместе… Если бы ты хотел… Но толку-то от тебя, – хватая, словно рыба, ртом воздух, твердил Раджед, стремясь выпрямиться, хотя мир кружился, теряя ориентиры. – Впрочем, спасибо, что сторожил портал.

Сумеречный примирительно полу-поклонился, замечая:

– Я на разведку!

Неудавшийся Страж обернулся вороном и вылетел в приоткрытую узкую бойницу, описав в воздухе сложные круговые кульбиты.

– Дело твое, мне разведывать нечего. Всюду враги, – вздохнул Раджед, говоря уже себе: – Лучше бы ты сразу вернул Софию… Ах да, ты не имеешь права. На все. На зло, на добро. Зачем мы ее все так мучаем? Зачем?

Раджед устало съежился на троне, не видя необходимости отправляться куда-то в спальню. Часто он отдыхал именно в тронном зале, созерцая портал, словно огромный экран, который показывал ему множество судеб чужого мира.

Так однажды он посреди ночи увидел девочку, которая рисует Эйлис, тайком, под включенной настольной лампой. Она прятала от родителей рисунки, чтобы скрыть свой небольшой проступок нежданного вдохновения, пришедшего в поздний час. Льор же тогда заинтересовался, приблизился к зеркалу, чтобы рассмотреть в деталях неуверенные детские линии в альбоме. И чем больше штрихов появлялось, тем яснее проступали образы родного мира льоров. Но как? Откуда? Кто подсказал ей?

Маленькая девочка, глупый подросток. Тогда она еще рисовала цветными карандашами времена расцвета Эйлиса, быстрые реки и диковинные для нее растения, странных людей в красивой одежде, чародеев, льды, джунгли и поселения ячеда. Ей казалось, что она придумала целый мир, не осознавая, что Эйлис зовет ее. Раджед заворожено наблюдал за ней в ту ночь, потом картинка сменилась, но образ девочки не оставлял в покое, точно заноза в сердце.

Льор наблюдал за сотнями других, подыскивал себе очередную пассию, которая скрасила бы сознание медленной гибели мира и его правителей, однако с тех пор все казались пресными, тоскливыми. Он пресытился ими за многие десятилетия жизни, изучил все их привычки и способы очаровывать мужчин. Хватило ему когда-то сполна общества Илэни, с тех пор он и вовсе не верил женщинам, их коварным планам.

Но образ юной художницы не оставлял в покое, вскоре он отыскал координаты, настроив на них портал. С тех пор он наблюдал за ней через зеркала тайным почитателем ее творений. Ее звали Софья, но Раджеду оказалось проще и приятнее выговаривать иной вариант – София. София, что изображала Эйлис… Она рисовала историю Эйлиса! Сначала годы расцвета, а потом простым карандашом начало каменной чумы.

Образы делались все более мрачными, измученными. Порой Софья без видимой причины плакала над рисунками. Мама спрашивала ее, в чем причина, но она и сама до конца не понимала. Ее терзала какая-то неведомая скорбь, точно где-то страдало множество людей. Так она признавалась, ища ответ, как и недоумевающий Раджед.

Тем временем, девочка росла, превращаясь в очень привлекательную девушку. И уже не только ее рисунки заинтриговали чародея. Он решил, что стоит поговорить с ней, проверить. Тогда-то он впервые осмелился написать. Но с самого начала что-то пошло не так, он применил стандартную схему комплиментов и обещаний богатства. Многие годы все проходило гладко, его очередная избранница после недолгого страха принимала подарки и обещания, которые редко соотносились с правдой. Но как-то никто не жаловался. Кто-то уносил после расставания пару драгоценных самоцветов, естественно, неговорящих. Кто-то улетал прочь, разряженный в меха и парчу, считая это достаточным призом. До того как Раджед увидел Софию, он вообще общался с весьма предприимчивой дамочкой, которая при расставании унесла из башни приличный для ячеда-землянина капитал и даже открыла свой бизнес, похоже, ни о чем не жалея.

Раджед счел, что София мало чем отличается от женщин своей планеты, своего времени. Он начал с велеречивых комплиментов, однако выслушивал лишь холодную вежливость. Затем он попытался показать подарки, самые невероятные платья, но снова наткнулся на упрямую непреклонность. И с каждым днем эта игра все больше интересовала льора.

Порой он страшно злился, пытался найти других, оставляя в покое Софию. Но от других веяло пресной скукой, и мысли вновь и вновь устремлялись к девочке, что рисует Эйлис, столь знакомые башни, грустные валуны и каменных великанов. Что-то непреодолимо тянуло к ней, мучило невозможностью отгадать эту тайну.

Стандартные приемы раз за разом не действовали. Раджед точно сбросил пыль прошедших лет, покрывавшую его пологом невыносимой скуки. София оказывалась во всем другая. Ей нравилось спорить о морали и этике, она отвечала не на комплименты, а на сложные провокационные вопросы, приводила цитаты философов из своего мира. Казалось, такие разговоры интересовали их обоих, но стоило лишь напомнить, что он бы хотел с ней встретиться и сделать ее королевой, как девушка в панике бросала карандаш, переставала отвечать.

Выходило, что и спорила она не для того, чтобы произвести впечатление, а потому что нашла умного собеседника. Все как не у других женщин, совсем все. Они и знания получали порой, чтобы показать себя выгодно с разных сторон. София отличалась.

Что-то дрогнуло в сердце льора, но он не распознал, не совладал со своей нетерпеливостью, вломился в ее мир, похитил маленькую девочку. Наверное, решил, что сработает его хитрый план, как будто запамятовал, что София во всем иная. А потом разозлился на ее непреклонность, забыв, что она совсем другая, непохожая на остальных, податливых и унылых. Но его вгоняло в исступление сознание, что оболочку он заполучил, заманил в свой мир, а к душе и сердцу по-прежнему и близко не подобрался. Он что-то упустил, что-то, что знал и сам когда-то. Ответ бродил на грани разума и подсознания.