Теперь Раджед понимал, что она такая одна, невероятная и неповторимая, осознавал, что уже никакая женщина не затмит ее, не заставит забыть. Особенно после всего произошедшего, после всех ран, полученных во имя ее освобождения. Льор предельно переживал о том, что теперь с ней, как ее спасать, корил себя за временное бессилие, тратя драгоценные самоцветы исцеления, чтобы наутро вновь броситься на поиски. Сердце отсчитывало торопливые удары: «София, я не прощу себя, если с тобой что-то случится. Как же я был слеп, как слеп, если думал, что ты одна из них, глупых марионеток. Ты другая. Пожалуйста, вернись ко мне, София».

***

Растворенная яшма окрашивала воду в приятный алый цвет. Родной талисман чародея действовал как лучшее лекарство против всех ран, полученных во время поединка. Да еще чужие беззаконно присвоенные самоцветы не желали до конца подчиняться: часто после их использования на коже обнаруживались небольшие язвы или порезы. Мелочь, но достаточно неприятная. Впрочем, Нармо грела мысль, что все это временно.

Самоцветы рано или поздно подчинились бы, он бы придумал, как укротить их силу и сопротивление собственного тела. Или – куда более приятный вариант – он бы уже правил Землей с мощью своего истинного талисмана.

«Самоцветы, сила, бойня среди льоров. И для чего все это? Ради власти? Эйлис умирает. А мы сдохнем не сразу, сначала иссякнет магия башен. И нам останется только побираться в поисках куска хлеба, дрожать над каждой каплей волшебства. Вся эта роскошь – показная мишура на фоне катастрофы. Расписными плафонами сыт не будешь. Проще окаменеть. Настанут такие времена, когда мы взмолимся о „чуме окаменения“, лишь бы не созерцать последние дни Эйлиса. Нет! Лучше править Землей. А этот мертвый мир… Править… – задумался чародей, погружаясь по плечи в воду, плескавшуюся в небольшом мраморном бассейне. – Звучит ужасно скучно. Но, иссякни моя яшма, не уступать же власть Илэни? Впрочем, Раджед что-то знает. Я не верю в его благородство, не стал бы он торчать в Эйлисе, наверняка сбежал бы за длинноногой цыпочкой для начала. Хотя бы так, на пару лет. А он сюда всех тащит, как будто там ему не рады. Он что-то знает. Но и я что-то знаю. Один проклятый Эльф знает все. Эй, Сумеречный, снова подслушиваешь?»

В ответ неудавшийся Страж никак не проявился, Нармо только сощурился, рассматривая блики, что плясали на потолке от мелких волн. В целом, мага не волновало, кто слышит его мысли. Он давно уяснил, что Сумеречный не рассказывает ничего, что не должен, зато ведает все о каждом.

«Ему же хуже. С таким всезнанием только с катушек съезжать», – рассудил чародей, ныряя целиком в мутную глубину, напоминавшую кровь. Точно вампир, но он не слишком наслаждался видом чужих страданий, скорее оставался равнодушен к ним. Жизнь научила, вернее, соседство с психопатом-отцом. От воспоминаний по спине прошел неприятный холодок.

Глаза непроизвольно нервно расширились, потому что вместо воды Нармо увидел необъятную арену, почти целиком залитую кровью людей, ячеда. Убивал их не Геолит-старший. О нет! Он обычно степенно наблюдал с возвышения трибуны, потягивая багряное вино. Лишь когда очередной глупый человек приносил свою жизнь в жертву фортуне, чародей упоенно смеялся. Один раз он от азартного волнения слишком сильно сжал стакан, тот лопнул в мощной руке, осколки впились в ладонь. Но Геолирт даже не обратил внимания, всецело поглощенный созерцанием бойни.

«Забавы» на арене делились на гладиаторские бои, поединки с чудовищами и на выполнение смертельных трюков. Победителю обещали в конце испытаний дать магический самоцвет, сделать еще одним льором. Глупый, безумно глупый ячед! Они верили, будто жестокий король и правда смилостивится над кем-то и удостоит такой чести?

Нармо подозревал, что прошедшего все испытания умертвили бы тайком после победы, а другим бы соврали, что самоцвет его не принял. Надо же как-то поддерживать треклятое шоу!

Но до финала не доходил никто, оставляя лишь залитую кровью арену, сломанные мечи и обглоданные монстрами кости. Если бы их еще заставляли, если бы брали в рабство! Но нет, они шли почти добровольно, не считая того, что условия в их деревнях приближались к таким, что проще умереть. Иначе не объяснить. Нармо с детства присутствовал подле отца на трибуне, его заставляли смотреть, как бездарно гибли «неизбранные» в этом подобии то ли Колизея, то ли казино. Он так до конца и не понял, что гнало ячед на верную гибель: их безумная надежда на лучшую жизнь или этот призрачный шанс заполучить недостижимую власть.

Кажется, отец рассчитывал, что сын разделит его ненормальные увлечения, что наводили ужас на других королей. Чародей кровавой яшмы отличался самым свирепым нравом.

Порой Нармо спрашивал себя, зачем он вообще понадобился когда-то отцу: сын женщины из ячеда, которая вскоре после рождения ребенка также безвестно сгинула на арене, а, может, просто умерла. Об этом даже никто не рассказал, не потрудился где-то записать или вспомнить. Но незаконнорожденного полукровку взял на воспитание отец-льор, ощутив его способность к магии. Он даже подарил красный талисман, который оберегал и по сей день.

Красное… А ведь Нармо на самом деле ненавидел этот цвет, из-за того что тот всегда напоминал об арене. Но алый самоцвет – его фамильный хранитель, его герб и сила. И он научился принимать все таким, как есть, насмехаться над чужой болью, над тупостью тех, кто добровольно шел на убой во имя азарта и обещаний лучшей жизни. Он не проникся презрением к ячеду. Он питал высокомерную неприязнь ко всем – и к лишенным магии, и к одаренным ее милостью.

Наверное, больше всех он ненавидел собственного отца. Но когда род Икцинтусов все-таки уничтожил сумасшедшего тирана, Нармо понял, что обязан отомстить. Он не сожалел о потере, слабо осознал только, что остался совсем один и скорее радовался, что на арене прекратится страшная вакханалия страданий. Однако же к тому моменту большая часть ячеда сама окаменела, ознаменовав начало конца.

Нармо счел своим долгом отомстить. Может, отдать дань традициям, может, он в какой-то мере привык к этому чудовищу, которого считал отцом. Может, хотел сам однажды его прикончить. Последнее – вероятнее всего. За то желал отомстить и осуществил свое намерение, поэтому Раджед пытался его убить уже много лет, веков. От бессмысленности этого круга мести делалось почему-то только смешно.

Но показалось, что нечто тянет на самое дно невидимой рукой, захватывает арканом, крадет дыхание. Нармо резко вынырнул из багряного марева воды. Просто вода, не кровь – убеждал он себя, пропуская ее сквозь ладони, одну из которых перечертил глубокий шрам.

Рука уже почти не болела, но пальцы шевелились неохотно, как заржавленный механизм, и все еще не годились для боевой магии. Поговаривали, что сильнейшие маги обходились вовсе без рук, вырабатывали любую магию всем телом или даже не совсем им – душой, что ли. Но до такого уровня мастерства Нармо пока не дошел. И очень зря, как показал ожесточенный поединок. Если бы научился спонтанно генерировать лезвия, например, из плеч или ребер, то Раджед не покинул бы башню живым. Теперь же все они расползлись по своим обиталищам, как звери по берлогам. Или не совсем своим…