— Как тебе спектакль? — банально спросил я, когда мы вышли на воздух и двинулись в сторону Петровки.

— Пьеса Розова показалась мне интересной по содержанию, хотя немного инфантильной, — отрапортовала она, и я понял, что девушка весь спектакль репетировала, отбрасывала и снова подбирала слова для своего выступления в советской и партийной печати. — Особенно запомнился молодой герой, в роли которого выступил юный актер, студент театрального училища, ммм…

— Олег Табаков, — подсказал я.

— Да, товарищ Табаков. Сцена, когда он отцовской шашкой рубит секретер, который притащила в их дом его невестка, накопительница и мещанка (в ее роли Лилия Толмачева), становится яростным протестом молодых актеров и молодого театра против мещанства.

— Здорово сказано, — откликнулся я довольно вяло.

— А что, неправильно?

— Да нет, все очень хорошо. Может, тебе самой лучше эту статью написать? Давай дерзай! Я ее, конечно, устрою в многотиражку.

— Да нет, что ты. Выступать в устном жанре я хорошо умею. А как надо что‑то на бумаге изобразить — все мысли куда‑то разбегаются.

Мы вышли на Петровку и двинулись в сторону Садового кольца. Народу на улицах было мало — время позднее. Машин — еще меньше. Где‑то раздавались звуки гармошки. Я уже знал, что гулять по здешней Москве ночью в принципе безопасно.

— Да, самое яркое в спектакле, — поддержал разговор я, — это момент, когда юный Олег Табаков шашкой невесткин сервант рубил. Ох, этот парнишка! Талантище‑то какой! Знаешь, однажды он МХАТ возглавит.

— Подожди, — засмеялась Лариса, — ты ведь другому, Ефремову предсказывал, что он главным режиссером МХАТа станет!

— Ну да, сначала будет именно Ефремов, а потом Табаков[22].

— Какой же ты выдумщик, — произнесла она с уважением и симпатией.

Ни восхищение, ни симпатия с ее стороны по отношению ко мне не входили в мои планы. И тогда я спросил:

— А как ты думаешь, почему герой Табакова эту мебель шашкой рубал?

— Протестовал против мещанства и вещизма. Символ такой. Хотя, конечно, советское искусство не поддерживает символизм…

— Да, символ. А если разобраться — почему он все‑таки рубит?

— Она его рыбок в окно выбросила.

— А еще почему?

— Мебель эта всю квартиру захламила, а Леночка тащит и тащит.

— Во‑от. Правильно. А почему она тащит?

— Потому что мещанка и накопительница.

— Нет.

— Нет? А почему, ты думаешь?

— Да потому что нормальную мебель в СССР невозможно пойти и купить, когда захочешь. Надо доставать и брать, какую дают. А если бы можно было пойти в магазин и купить, какую нравится, никакой коллизии в пьесе не было бы.

Лариса задумалась. Мы вышли на Садовое кольцо и двинулись в сторону Красных ворот — то есть, по‑здешнему, Лермонтовской. В стакане на возвышении, в синей шинели с красными петлицами, надзирал за движением орудовец. («Орудовец» — так называют здешних «гаишников»‑«дэпэсников», от названия ОРУД — отдел по регулированию уличного движения.)

Кстати, оно, движение, здесь совсем ничтожное. Но притом довольно шумное, потому что многие водители сигналят при первой возможности и без оной. Как в современном Каире, к примеру. И еще: нет ощущения более чистого воздуха, чем у нас, ни о каком содержании СО‑СН никто здесь не заботится, а ездят на бензине крайне низкого качества, с октановым числом шестьдесят шесть, что ли.

Впрочем, в тот момент, поздним вечером, машин было совсем мало. Иногда проносились синие лобастые троллейбусы, воспетые Окуджавой. Мне подумалось, что и он, сам поэт, может, где‑то сейчас как раз сидит и пишет про «синий троллейбус»[23]. И еще, что в принципе я могу его отыскать и даже с ним подружиться.

Да, физически он намного старше здешнего меня — воевал, но зато ментально я его ровесник, слегка за тридцать. И где‑то совсем неподалеку от того места, где мы идем, живет на Большом Каретном девятнадцатилетний студент Вовка Высоцкий. И вот с ним я точно могу сойтись — одного возраста. Ну, сойдусь, подумалось, и что? Скажу: Володька, пожалуйста, не пей? И к наркотикам не тянись — погибнешь? Послушает он меня? Эх, мне бы тут со своими проблемами разобраться, прежде чем в чужие лезть!

Лариса молчала, переваривала мои слова о нехватке мебели в СССР. Потом сказала:

— Где‑нибудь в Америке, наверное, можно сервант без проблем купить. Но счастья там от этого нет.

— Ничего, скоро и у нас в стране так будет.

— Что, можно будет мебель в любой момент купить?

— Нет, вообще все, как в Америке, станет. И даже хуже.

— А ты что‑то, — засмеялась она, — поразительно много знаешь о том, как будет.

— Правильно. Потому что я — человек из будущего.

— Да? — поддержала она мою (как ей казалось) игру. — И из какого же ты года?

— Из две тысячи семнадцатого.

— О, столетие революции! Ну и как там? Слетали на Юпитер? Или хотя бы на Марс?

— Боюсь тебя огорчить, но на оба вопроса ответ один, отрицательный.

— Тогда что у вас там есть хорошего, в будущем?

— Например, у каждого человека есть личный, свой телефон.

— В квартире? Ну, это пошло.

— Нет, личный. Все его носят с собой.

Она расхохоталась.

— Воображаю себе!

— Ты думаешь, мы с собой аппараты носим, а за каждым провод волочится? Нет, наши телефончики беспроводные. И маленькие. Величиной они с пачку сигарет и даже меньше. Мужчины таскают их в карманах, а девушки в сумочках. И ты в любой момент можешь взять и позвонить кому угодно. Хоть подружке в общежитие, хоть маме в Выборг.

— Толково! — одобрила она и подозрительно прищурилась: — А откуда ты знаешь, что я из Выборга?

— Я же говорю, что я из будущего.

— Ну а еще что там у вас, в будущем, имеется?

— Еще с помощью этого телефона можно отправлять эсэмэски, это такие короткие письма, и они в мгновение ока оказываются у адресата — хоть в Австралии, хоть на Огненной Земле.

— Мировая вещь! Ловко придумано. Обычная почта, наверно, совсем загибается?