и снова выйти замуж, если не ради себя самой, то потому, что в противном случае Фринк «никогда не вернется в нормальное состояние и, возможно, сделается гомосексуалистом, хотя и будет это скрывать»[316].

Слова Фрейда имели большое значение. Фринк и Бижур развелись с прежними супругами и вступили в новый брак друг с другом.

Хотя Фрейд в одном из своих писем заявлял, что встал на сторону «вытесненных желаний» Фринка и потому его поступок вовсе не противоречит морали, Фринк не нашел счастья в новом браке. Ему пришлось пройти еще один курс психоанализа у Фрейда, во время которого он жаловался, что Анжелика утратила свою прелесть. Она больше не казалась ему ослепительно красивой; теперь она выглядела «как гомосексуалист, как мужчина, как свинья»[317].

Однако больше всего Фринка мучило чувство вины. Он по-прежнему не был уверен, что поступил правильно, оставив первую жену и двух своих детей, и Фрейд, спросивший Анжелику (которая по воле случая стала богатой наследницей), не желает ли она сделать пожертвование в «Фонд психоанализа», отнюдь не успокоил его тревоги[318].

Когда первая жена умерла, Фринк погрузился в глубокую депрессию. После нескольких попыток самоубийства он попал в психиатрическое отделение госпиталя Джонса Хопкинса. Когда стало известно, что он бил Анжелику, ему пришлось покинуть пост президента Нью-Йоркского психоаналитического общества. Через некоторое время супруги развелись, и Фринк снова надолго лег в больницу. Он прожил еще десять лет, в течение которых его мучила депрессия, и в пятьдесят три года умер от вызванного психотическим эпизодом инфаркта.

Фринк – единственный из пациентов Фрейда, о чьей жизни мы знаем в подробностях благодаря заслуживающим доверия источникам, и в его случае факты позволяют нам оценить, чего стоил анализ Фрейда. Даже если не вдаваться в идею «латентного гомосексуализма», которую Фрейд успел высказать по поводу нескольких человек из своего окружения, очевидно, что Фринку всю свою жизнь суждено было сожалеть о первом разводе. Развод – когда он уже произошел – казался плохим решением не только ему. Еще один американский психоаналитик, знавший Фринка и тоже «ученик-пациент» Фрейда, говорил последнему, что брак не продержится долго, поскольку супруги слишком разные люди. Фрейд на это ответил, что брак будет великолепным «благодаря их взаимному сексуальному влечению»[319].

В отзывах Фрейда о своих пациентах поражает эта безапелляционная уверенность. Такая уверенность подчеркивала правильность выводов психоаналитика. А вот неуверенность объекта анализа как раз говорила о сопротивлении, о попытках защититься от вытесненной правды.

«Сопротивление» и «вытеснение» составляют самый значительный вклад, который психоанализ внес в феномен тревоги современного человека. С помощью этой пары понятий любую неуверенность или амбивалентность можно превратить в симптомы. Любое а вдруг становится кроличьей норой, и попытка прекратить обдумывать его или принять неопределенность как часть жизни легко превращается в ту или иную форму сопротивления. В этом смысле психоаналитический метод противопоставлен отстраненным медитативным наблюдениям за мыслями и чувствами. Мысль никогда не бывает просто мыслью. Каждая мысль полна косвенных указаний на то, что происходит в вытесненной части нашего «я»[320].

Позже Анжелика, высказываясь о годах, проведенных в психоаналитических кругах, говорила, что «никогда не встречала аналитика, который не казался бы явным невротиком, полностью погруженным в свою теорию и неспособным справляться с жизнью». Ее наблюдения отчасти могут объяснить, почему первопроходцы психоанализа так часто кончали жизнь самоубийством. Из 149 членов Венского психоаналитического общества в период с 1902 года по 1939 год покончили с собой девять, то есть один из семнадцати (в современном мире этот показатель – 1:10000 в год). Один из них, Виктор Тауск, после своего изгнания из венских кругов адресовал предсмертную записку лично Фрейду. Когда с собой покончил ассистент Юнга, Фрейд так прокомментировал проблему самоубийств: «Люди у нас как-то быстро расходуются»[321].

А вдруг я кого-то убил?

В своей книге «Отец» Сибилла Лакан описывает, как ее отец, знаменитый психоаналитик Жак Лакан, вскоре после ее рождения ушел из семьи и до самой своей смерти упорно пренебрегал дочерью. Сибилла Лакан пишет о себе как о «порождении отчаяния» – отец принял решение о разводе еще до ее рождения.

Через несколько лет после выхода книги Сибилла Лакан покончила жизнь самоубийством. На обратной стороне американского издания, как дань уважения, цитируются слова французского историка и психоаналитика Элизабет Рудинеско:

Это самое прекрасное изображение Лакана из всех существующих. Сибилла была дочерью отчаяния, но это не мешало ей так любить жизнь, что она смогла оставить ее только по собственной воле[322].

Приведенная выше цитата – один из многочисленных примеров того, какую свободу для толкования дает психоанализ тем, кто его практикует. Как велосипедное седло становится фаллосом, так и самоубийство становится проявлением любви к жизни.

Однако важно отметить, что вне психоанализа тоже существует множество объяснений от третьего лица, а некоторые психоаналитики, подобно Гарри Стэку Салливану, придавали большее значение не «латентному», а «манифестируемому» – тому, с чем пациент имеет дело в реальности.

Нейробиология демонстрирует нам, что у бессознательного есть эквивалент – неврологические повреждения, которые пока еще не обнаружены опытным путем и потому в каждом конкретном случае представляют собой только предположение. При постановке диагноза единственным критерием в психиатрии является поведение пациента, но идея о скрытых аномалиях мозга может иногда предоставить толкователю простор не меньший, чем в психоанализе[323].

Например, человек с диагнозом «психопатия» (психопатия, среди прочего, объясняется недостаточной активностью миндалевидного тела[324] и вентромедиальной коры[325]), легко оказывается жертвой охоты на ведьм: damned if you do, damned if you don’t[326]. Если человек ведет себя агрессивно, то это проявление психопатии. Если человек любезен и услужлив – то это тоже проявление психопатии: он манипулирует окружающими[327].

Американский социолог Ирвинг Гофман называл это «looping[328]»: мы пытаемся что-то интерпретировать, но не можем вырваться за рамки собственных подозрений. Поскольку такие «петли» закручиваются в основном в пределах чувства стыда, взгляды третьих лиц, как правило, на них не влияют. Однако в редких случаях «петли» могут стать достоянием общественности и привести в изумление весь мир.

Стюре Бергваль, также известный как Томас Квик, вошел в историю как «первый серийный убийца в истории Швеции». Благодаря психотерапии Бергваль получил доступ к множеству своих вытесненных воспоминаний. Отчасти они касались насилия, которому якобы подвергали его родители, но самым поразительным оказалось то, что Бергвалю помогли заново пережить вытесненные воспоминания об убийствах. Благодаря помощи психотерапевта, Бергваль признался в совершении тридцати с лишним убийств. За