– Ты чтой, братко? – Ванятко наклонился, заботливо усадил на землю, закатал штанину. – Да вроде нет ничего, не вижу.

Они с трудом доковыляли до Жокиного пристанища, там разглядели боевые потери при свете керосинки. Нога посинела, начала отекать, наступать на нее становилось все труднее и больнее.

Спать улеглись в одной комнате: Жока на кровати, Ванятко на сундуке. Всю ночь больная нога не давала уснуть: и повернуться нельзя, и встать мочи нет. Утром угрюмый фельдшер вынес вердикт: закрытый перелом. И приговор вынес: лежать, не двигаясь, с шиной не меньше двух месяцев.

Сначала Евгений выл, грыз зубами подушку, думал, что лучше бы его убили. Лучше бы валялся под забором и ничего не чувствовал. Он страшился подумать о Полине. Как она? Что думает? Неужели считает его предателем, так легко отказавшимся от их общей мечты? На смену гневу пришла апатия, он не желал есть, говорить. Ванятко не оставлял его, тарахтел, мешая русские и украинские слова, кормил едва не с ложечки. А как оставить? Он же сам за хлебом сходить не может, воды принести.

– Ты езжай, тебя невеста ждет, – бурчал Жока, – я сам как‐нибудь.

– Еще чего! Моя Аленка дождется, не трухай. Ты разве бросил меня под забором? Меня б вбили насовсем. – Он смеялся и бежал торговаться с хозяйкой за свежее яичко.

Вскоре им пришлось съехать из приличного домика во дворе немецкой гостиницы: дороговат оказался постой, когда не князь Шаховский оплачивал все горемычные потребности. Ванятко нашел избу на окраине, договорился с тележником и перевез друга вместе с пожитками к болтливой бабке Параше. Он и фельдшера туда водил, немногословного, круглоглазого, с холодными железными пальцами, требовал отчета, как идет срастание, нет ли притаившейся печали. Лекарь успокаивал: молодой организм берет свое, процесс выздоровления не сворачивает с обрисованной дистанции. Иван изготовил из жердин костыли, приладил к ним перекладины, теперь Жока мог худо-бедно передвигаться – главное, не наступать на раненую ногу. Но на улицу все равно хода не было: зима, а штаны на загипсованную конечность не налазили.

Ваняткина история походила на агитационную листовку: служил на Кавказском фронте, плечом к плечу с социалистами, многое понял про жизнь, перенял их взгляды, заразился, буквально загорелся. С фронта поехал сразу на Гражданскую, побуксовал на Кубани, погостил дома, в Ставрополе, теперь прибыл в Ростов с миссией, привез транспорт оружия и боеприпасов большевикам-подпольщикам, потом в Верный, к невесте. Там станет служить делу революции.

– А как у тебя сложилось с этой… с Аленкой твоей?

– Да непросто, – ухмылялся Иван, – мы соседями жили, но они побогаче, пообразованней. А я не отступался, книжки разные читал, чтобы удивить, в церковь провожал, рядом стоял. А когда революция, то батько ее сразу на сторону красных встал. Это и стало мне сигналом – мол, давай, Ванятко, не зевай. Так и обручились. А теперь мой будущий тесть в Верном город строит. Места там больно красивые, а народу мало, вот и позвали мастеров издалека.

– Завидую тебе, капитально завидую. – Жока рассказал свою историю. Тоже романтичную, но погрустнее. Закончил с пафосом, но без твердости: – Теперь я поеду к ней и буду рядом.

– Постой, как это х ней? – удивился его друг и сиделка в одном лице. – А на кой ляд ты ей нужон тама? Ты хто? Богатей? Музыкант? Анжинер? Нет, ты плебей, черная косточка. Да она о тебе и думать забыла.

– Нет, – взъерепенился Евгений, – не забыла! А забыла, так напомню.

– Ну, напомнишь… А разве тебе неинтересно, что туточки станет? С нашей родненькой землицей? Может, тута будет лучше, чем тама? Мы таких делов замутим, мама не горюй! И заводы построим, и сады посажаем. И люди нам ох как нужны станут, Женька! Ты можешь здесь стать великаном, за кого и прынцесса замуж с радостью пойдет, не то что княжна. Нам ведь раньше хто мешал? Вражины, тупые царские чиновники, казнокрады. Толковому чоловику из простонародья ходу не было, хоть лоб разбей. Все на Табель смотрели, на титулы. Теперь все иначе будет. Есть мозги – становись дирехтуром, нет – пшел вон.

– Ха, это когда еще будет.

– Повоевать надо, братко, повоевать. Непростое дело, но нужное, архиважное, как говорит товарищ Ленин. И, на нас глядючи, французы и те одумаются, не станут капиталистам потакать, заведут большевистские порядки у себя. У них нация такая – ого-го! – Он решительно сжал кулак и потряс им в воздухе. – Хто своего короля казнил, а? Франция. У кого первая республика? То‐то и оно…

Евгения очень забавляла сказка про мировую революцию. Хорошо бы, конечно, проснуться в царстве всеобщего равенства и братства. Он представил на одной завалинке рядком деловитого Мануила Захарыча и распоследнего сельского доходягу – бездельника Бахадура. И они на равных ведут беседы про жизнь, про выборы. Весело получилось. Повоевать тоже казалось интересным. Необязательно же ему всю жизнь сидеть в Новоникольском, прятать нос под прилавком, отрезы мерить. Почему бы не попробовать себя на службе Отчизне? Закончится война, он станет государственным деятелем, за кого не стыдно и княжне замуж выходить. Такого зятя Шаховский не будет стыдиться. Поедет во Францию и заберет свою нареченную, привезет снова в Россию. А деньги при советской власти все равно отменят, каждый станет отдавать по способностям, а получать по потребностям. Раз не будет бедных и богатых, то они с Полиной вроде как равны.

Несуровая по сибирским меркам зима часто стучала в окно непрошеной капелью, дождиком или грязным мучнистым снегом. Не хватало ядреной морозной свежести и праздничного похрустывания под ногами, рождественских песен и матушкиного гуся. Он отправил Глафире письмо, подробно описал про себя: быт приукрасил, а опасности приуменьшил, чтобы не тревожилась сверх положенного. Правда, никто не знал, как и когда дойдет послание. Евгешка просто так отписал, для очистки собственной совести. Куда и как писать Полине, он не знал. Князь с адресом не определился, сказал, как обустроятся, дадут знать. Мануил Захарыч располагал какими‐то связны`ми, но то все по заводским делам, к ним соваться с пустопорожними романтическими соплями совестно. Жоку клевала неопределенность, в которой он оставил Полю, он корил себя распоследними словами за непредусмотрительность, но это мало помогало. Не виноватить же Ивана, что попал в переплет с этими китайцами? А если бы Жока за него не вступился, так, может, друга уже и на свете бы не существовало. Ванятко как будто подслушивал эти мысли.

– Эх, братко, если бы не я, дуралей, ты бы уже уехал к своей распрекрасной княжне.

– Не мели чушь, пожалуйста, – Жока опустил