– Каких еще разбойников? Не было тут никого. – Старик глупо поморгал, каждому понятно, что врет.

– Как не было? Да? Это разве не ваших верблюдов мы отбили? Кто их забрал?

– Никто не забирал, сами ушли пастись. – Отец отводил глаза, поднимал реденькие брови. Узловатые, почти черные пальцы непрестанно хватались за жидкую бороденку, дергали, мусолили, как будто желали заплести в худосочную косицу.

– Агай, никто не имеет права обижать трудовой народ. Да, мы пришли сюда, чтобы защитить вас, – Айбол настойчиво вливал агитационные лозунги в старческие уши.

– Никто не обижает нас, балам[75], просто верблюды далеко ушли пастись. Они умные. У меня вожак – Сарыкул. Знаешь, чей это помет? Самого Каракула! Такой верблюд стоит табуна лошадей, у него в крови самая лучшая порода.

Айсулу не утерпела, выглянула из юрты. Красноармейцы дружно на нее уставились, и пришлось ушмыгнуть обратно, в спасительную тень шанырака[76].

Значит, свадьбе быть. Никто ей не поможет. Эх, если бы можно было найти работу, она бы пешком ушла. Но теперь в степи богатых не осталось, батраки никому не нужны. Говорят, при новой власти женщин станут на службу брать, но до этого еще дожить надо, а Идрис за ней приедет уже этой осенью, если не раньше. Может явиться в любой момент и потребовать свое, и тогда эти тяжелые рубашки станут последними, что она намыла в отчем доме.

Она покрепче ухватила лохань и запела: от песни и мысли дурные разбегутся, и дорога побыстрее закончится. Осталось взобраться еще на один холм, и она услышат приветственный крик Сарыкула.

– Давай помогу. – Чья‐то крепкая рука взяла лохань из ее рук. Айсулу растерялась. – Здравствуй, красавица. Почему одна ходишь, разбойников не боишься?

Она испуганно схватилась за платок, стала его перевязывать, чтобы прикрыть лицо. С ней разговаривали по‐русски, а собеседник вроде азиат: широкие скулы, туго обтянутые смуглой кожей, узкий разрез глаз, но сами глаза светлые, серые, цвета хрустальной воды. Удивительный взгляд, завораживающий.

– Или ты русского не знаешь? – Он по‐своему оценил ее молчание и попробовал сказать то же самое по‐казахски, получилось смешно: заднеязычные согласные не выходили, как положено, а мягких и твердых гласных он вовсе не различал.

– Знаю, знаю. – Она поспешила исправиться. – Я окончила пять классов. И читать умею, и писать.

– Ай молодец, карындас[77], – похвалил он, снова заставив ее улыбнуться неумело произнесенному «қ»[78].

Она уже разглядела и гимнастерку, и нашитую на рукав красную звезду. Из красноармейцев. А ее отец сочувствовал басмачам. И… жених тоже.

– Мы возле вашего аула остановились, будем лениться несколько дней. Товарищ ранен, – пояснил он зачем‐то.

– А… хорошо. – Ей жутко не хотелось, чтобы такой воспитанный и симпатичный джигит принял ее за недалекую аульчанку. – А с отцом вы уже познакомились? А с братом? Меня Айсулу зовут. А тебя?

– Евгений. – Ее открытость и удивила, и обрадовала. – Мы хотели бы кое‐что из продуктов купить, можно с твоим отцом поторговаться?

– Конечно. – Она радостно кивнула, и они пошли бок о бок к аулу, разговаривая о всякой ерунде, как будто знакомы давным-давно, как будто в степи не бушует скрытый пожар контрреволюции, а из оврага не наблюдают злобные глаза сплетников.

Евгений легко нес ее лохань и рассказывал о себе, о жизни в петропавловском селе, о том, как сражался за Бухару, о друзьях. У него жизнь выдалась интересной, яркой: плавал по большим рекам, гостил в далеких городах. Айсулу заслушалась. Уже дошли до дома, а расставаться не хотелось.

– Я бы тоже мечтала посмотреть, как люди живут в других землях. А… – Живые любопытные глаза спрятались, не отрывались от жухлого кустика верблюжьей колючки. – А… а правда, что при новой власти женщины тоже будут работать наравне с мужчинами и не будет… многоженства?

– Да. Правда. Ни классовых различий не будет, ни национальных. – Он говорил заученно, как в листовках пишут, ничего нового. Но ей нравились не слова. Впервые она попросту беседовала с парнем о важном на равных, как будто она тоже из его стаи.

Вечером Айсулу пришла к красноармейцам в лагерь вместе с братом. Они принесли обещанную муку и барашка, бурдюк с кумысом, а она прихватила узелок с куртом и баурсаками – это не товар, а угощение.

Новый знакомый ей обрадовался, усадил у костра, перезнакомил с товарищами. Ее брат – косоглазый Жанибек – разгрузил ишака и хотел уходить, но она упросила глазами, жестами, и он остался. Пробыли‐то всего ничего – не больше получаса, а щеки у нее горели до самой ночи, пока не улеглась спать под скрипучими кереге[79] отцовской юрты.

– Долго они будут здесь стоять? – спросил утром отец.

Айсулу затаила дыхание.

– Дня три, много неделю. – Жанибек перевернул кесе, что означало конец чаевничанью.

Сердечко тоскливо тюкнуло, а отец еще добавил печали:

– Пока они здесь, Идрис не приедет. А мне очень нужна его помощь.

Целый день Айсулу ходила как во сне. Евгений пообещал, что женщины смогут работать и сами выбирать себе судьбу. Она пошла бы в швеи или в ткачихи. На худой конец дояркой тоже неплохо. Но чтобы не зависеть от мужа, получать жалованье в руки и жить, не спрашивая ни у кого разрешения. За такое будущее можно и пострадать.

А если попроситься с красноармейцами, убежать отсюда? Не возьмут, конечно, зачем им неумеха? Разве что стряпать и белье мыть? Была бы она джигитом, давно бы рассталась с этой степной жизнью и нацепила гимнастерку. Хотя была бы она джигитом, так никто бы и не сватал – живи как хочешь, скачи на вольных конях, стреляй сайгаков, задирай безответных девушек.

Вечером она снова пошла к красноармейцам, вроде как узнать, не надо ли чего из еды. Отцу не сказала, только старшей женге. Верный пес Джангир размером с годовалого теленка увязался ее сопровождать и не на шутку напугал караульного. Бойцы, как и накануне, сидели у костра, пуляли щепками в огонь и байками друг в друга. Айбол с косым Салимом подвинулись, приглашая и ее в кружок. Она замялась, но Евгений чистил сапоги и не заметил, не предложил сесть рядом с ним. Все повернулись к прибывшей: кто‐то оценивал, кто‐то усмехался – мол, что аульной девчонке делать в революции? Разговор Айсулу затеяла прямой:

– Есть ли в городе общежития, где девушка может жить?

– Есть, – удивился Евгений. – Ты хочешь в город уехать?

– Я пока… просто спрашиваю. Мне интересно. – Под его взглядом она немножко немела, не хотелось сразу выкладывать заветное.

– Давай, сестренка, тикай отседова. – К костру подошел