После этого весь погост переселился на Гремуху. Недалеко от того места есть ущелье. Оно раздваивается на две щели.

Но и этот погост нашли чужеземцы. На этот раз они пришли не водой, а горой. Пришли неожиданно для жителей погоста. Застали их врасплох. Погост подожгли. Только некоторые спаслись. Катрин убежала из погоста. Несколько женщин с грудными детьми тоже спаслись: их тогда не было дома, они были за Лись-наволоком на лодке.

Катрин побежала к ущелью, а за ней погнались чужеземцы. Она была далеко от них и перепрыгнула ущелье в узком месте, потом вышла на край обрыва, где ущелье было пошире. Прибежали чужеземцы к обрыву ущелья и увидели на другой стороне Муйчесь Катрин. Остановились на краю обрыва – не знают, как переправиться на другую сторону. Стали спрашивать Катрин, как она переправилась, а она – в ответ: вот тут я прыгнула, прыгайте и вы.

Стали чужеземцы один за другим прыгать, и все попадали на дно ущелья, а Муйчесь Катрин тогда на них камень скатила и придавила всех.

Другие женщины, которые были в лодке за наволоком, приплыли к становищу, вышли из лодки, и по другой щели ущелья незаметно для иноземцев поднялись наверх, туда, где была Муйчесь Катрин. При женщинах был маленький ребенок в люльке-киктем. А несколько иноземцев приплыли на лодке за наволок и увидели несколько женщин на скале. И крикнули им: как они туда попали? Велели спускаться вниз. Женщины ответили им: если у вас дело есть, то вы поднимайтесь к нам. А как подниматься по крутизне? Катрин же начала стыдить иноземцев: женщины, мол, с люлькой-киктем поднялись, а вы трусливей зайцев. Так и поднимайтесь, как они поднялись.

Стали иноземцы на скалу подниматься. Трудно им. Даже остановились. А Катрин им:

– Идите скорей. Мы шли сюда скоро.

А там наверху большой камень стоял. Женщины столкнули тот камень на чужеземцев. Понесся камень вниз, за ним посыпались мелкие камни – все на чужеземцев. И увлекли их в Гремуху. Вместе с лодкой. Там все и погибли. А камни в речке и сейчас остались. Падуном то место называют люди. А ущелье с тех пор называют Нэзани-Курьщ – Ущелье Женщин.

– Вот тогда и ушли люди на Падун-реку. Там становище и поставили, где сейчас стоит, – добавил Игорь Игоревич. – Бросили Гремуху. В ней жемчуга много было, вот чужеземцы и нападали.

Сказочная таинственность сразу же улетучилась, будто вовсе и не было ее. Наивная сага, заученно, видно, не первый раз пересказанная Ивашкой-мудрым, приобрела совсем иной смысл. Не любовь к красавице вела сюда алчных, а чужое богатство – жемчуг. Ненасытная жадность, стремление жить за счет чужого – вот корень всего зла.

– Сказ знаешь, теперь – спать, – заключил Игорь Игоревич. – Завтра рано ехать.

Бригадир показал мне на раскладушку, и я нехотя принялся раздеваться. Очень уж хотелось посидеть у камелька еще хотя бы немного. Но едва голова моя опустилась на мягкий олений мех, я сразу же почувствовал блаженную невесомость и тут же заснул.

Утром, когда меня разбудил Игорь Игоревич, я сразу и не сообразил, что ночь прошла и пора ехать. А камелек уже пылал, а воздух тупы был напоен ароматом сваренного мяса. А пастухов, кроме бригадира, никого уже не было.

– Снегом лицо мой, – посоветовал мне Игорь Игоревич. – Грудь снегом мой. Хорошо будет.

– Верно, взбодрит, – согласился я и вышел на улицу. Встал у двери пораженный: все вокруг словно утонуло в молоке. Такого густого тумана я еще в жизни не видел. Я вытянул руку, и пальцы мои растворились в молоке. Пальцы-невидимки. Удивительно. Отойди чуток подальше от тупы, и легко заблудиться. Поэтому я прошел, держась стенки, до угла, затем отсчитал четыре шага, оглянулся – тупы не видно. Дальше не пошел. Принялся натирать лицо и грудь снегом, хотя он здесь не был так мягок и пушист, как поближе к подножию сопки. Но сопки я тоже не видел, вот и боялся далеко уходить от жилья.

«Все планы наши – побоку», – с сожалением думал я, сознавая, что никак нельзя в таком тумане ориентироваться и придется поэтому ждать, пока туман рассеется. А сколько времени он будет вот так висеть молочной густотой над тундрой? Мне рассказывали, что весенние туманы держатся, бывает, по несколько суток.

«Но пастухи ушли же к оленям».

Вернувшись в тупу, я спросил Игоря Игоревича:

– Не пустит нас туман, да?

– Разве туман – веревка? – ответил он вопросом и добавил: – Садись вот к камельку. Олешек сейчас приведут, и побежим. Нельзя тебе здесь. Там ты нужней.

Что верно то верно. Знал бы Полосухин, как о нем заботятся пастухи, повеселей бы на жизнь смотрел. Ведь не посмел бы я осудить Игоря Игоревича, если бы он сказал, что лучше переждать туман. А он готов ехать. Готов рисковать. Правда, если мы собьемся, дальше тундры не уедем. Замерзнуть в пимах и совиках – не замерзнем. А что станем плутать, я был совершенно уверен. Кисти рук не видно, а уж дорогу как определишь? Да и ехать нам предстояло не по старому следу, а напрямик, чтобы значительно сократить путь.

Мы еще не успели позавтракать (старик бригадир потребовал крепко набить животы), как вошел пастух и, присев к камельку и раскурив трубку, сообщил:

– Упряжка ждет.

Значит, он побывал в стаде, поймал оленей Игоря Игоревича и привел их. В моем сознании все это не укладывалось. А я же – пограничник, запоминаю местность с первого раза, могу потом по ней пройти или проехать днем и ночью, а по своему участку пройду даже в такой туман, но тундра – не дозорная тропа. А, может, у них в этой безбрежности есть свои заветные тропы или есть чутье особое к местности? Мне хотелось все осмыслить, чтобы извлечь пользу для себя. Я считал, что в пути, наблюдая за Игорем Игоревичем, расспрашивая его, смогу это сделать.

Вскоре мы, одевшись в дорогу, вышли из тупы. Туман немного рассеялся, кисти рук были видны сравнительно хорошо, даже упряжку оленей я смог разглядеть метрах в двух от нее. Распрощались с бригадиром, провожавшим нас, уселись поудобней на нарты, Игорь Игоревич гикнул и ткнул хореем в спину коренника – нарты рванулись, а я едва сдержался, чтобы не рассмеяться: мне были видны только оленьи зады, спины до половины, а дальше все растворялось в серой мягкости – ни холок, ни шей, ни рогатых голов видно не было; конец хорея тоже терялся в тумане, и, казалось, будто он протыкает податливую белесую массу и исчезает в ней. Сказочная удивительность была в этом стремительном беге оленьих задов в таинственную невидимость. Проходила минута, вторая, третья – Игорь Игоревич беспечно покрикивал и тыкал хореем в никуда, а зады бежали и бежали, снег из-под копыт хлестко бил в лицо.

– Игорь Игоревич, как вы ориентируетесь в таком тумане? – спросил я Шушунова, хотя знал, что этот вопрос вызовет очередную ухмылку.

– От вараки к бригаде как ехали?

– Прямо.

– Долго?

– Двадцать минут.

– Смотри теперь, как бегут олени. Прямо. Вот и пусть бегут.

– Да как определить, прямо ли бегут, не уклоняются ли вправо или влево?