– Готова, – шуршат возле уха.

Спине холодно. Что-то не так! Хотя я в кафе, волноваться нет причин, за стеклянной витриной – улица, день, людская суета… нет: уже задвинули штору, стало темнее и страшнее. Открылась дверь в другом конце зала. Меня придерживают за плечи, я ощущаю, но не могу ни кричать, ни сопротивляться. Вся – деревянная. Через зал течёт слепящее сияние. В него укутана девушка, светленькая. Нет, женщина, ей за тридцать. Щурюсь, а вижу все хуже. Она нацеливает палец мне в лоб, она далеко, но кажется, что касается точки меж бровей. И – давит!

– Злата! Злата Юлия, иди ко мне.

Шёпот вползает в уши. Страх отравляет меня, обессиливает. Где-то вдали иной голос, подобный эху, выговаривает: «Юлиана Миран, иди ко мне». Мир слоится, словно наполнен не воздухом, а застоявшейся водой. В мутной придонной жиже гаснут блики-мысли, путаются водоросли-слова. Страхи оплетают душу, тянут на дно…

Закрываю глаза, пробую отгородиться от кошмара наяву. Меня будут искать. Скоро. Надо перетерпеть совсем немножко. Здесь все лгут, Вася ничего не натворил! Он вчера волновался за меня, наверняка зайдет. И Яркут… он занят, но тоже появится. У него много вопросов, так что – скоро. Надо дождаться. Он придет. Он не бросит меня. Он надежный. Сильный. А еще умный.

– Юлиана, – второй голос делается яснее, а первый удаляется: – Злата…

Меня раздергивают, как букет – по веточке. Вот о чем говорила Агата! Вот какую гнилую петлю она заметила. Теперь, вспомнив аналогию, я отчетливо сознаю нитку-голос. И себя – бусину на этой гнилой, но крепко спряденной нитке… Сознание путается, листья мыслей облетают, сохнут… Но я все еще здесь. В темном кафе. Я не сдалась.

– Юлия, – голос делается тише, обрывается кашлем. Женщина, что стоит передо мной, шипит как от боли, отдергивает руку и принимается тереть кисть. – Я устала. Говорили, имена схожи, барышня одинокая, тихая. Все не так! Она надеется на кого-то. А еще она сильная и она… не проста. Ищите другую.

– Нет времени, – шепчет другой голос, новый. – Делай, теперь же.

– Ладно. Тогда второй способ.

Меня бьют по шее. Это не больно, ведь я деревянная. Но удар опрокидывает мир в черноту и тошноту. Там пусто, эхо очень громкое. Я слышу свое имя. Только свое.

***

– Скоро очнется, вопрос получаса. Донор неудобный. Прямо скажу, сложнее работы у меня не было. Вымоталась. Кто её утвердил, почему без выбора, почему нас не спросили? Кто вообще взял негодного донора в резерв? – Голос женский, тот самый, что повторял мое имя и создавал эхо. Звучит устало и раздраженно.

– Она из холодного резерва. У заказчика было много условий. Мы дали гарантии и на лечение, и на коррекцию поведения Юлии. Донор под условия подошел только один. Сирота, без близких подруг, трудолюбива, экономна, тихого нрава… кстати, я не обязан объяснять. Оплата здесь. Надбавка за сложность учтена.

Я приоткрыла глаза, создав тонкую, как нитка, щелочку век. Потолок белый, стена салатовая. Лежу на чем-то мягком, укрыта по горло. Вижу так, что подташнивает. Слишком резко, ярко! Для меня это непривычно, сознание плавится… Хорошо, что в комнате полумрак. В поле зрения двое, они спиной-боком стоят у двери шагах в семи, может – в десяти.

Мужчина рослый, острижен коротко, волосы темные. Одет во что-то просторно-тряпичное, салатовое. Думаю, это халат или накидка. Ног не вижу, подушка под щекой высоко взбита, а шевелиться я пока не намерена.

Женщина светленькая, волосы волнистые, но это работа парикмахера, природно они прямые, довольно слабые. Едва достигают плеч, на кончиках секутся. С ума сойти – я все это вижу за семь шагов! Рост ниже среднего, тело тощее, плечи чуть сутулые. Кожа бледная. Хотелось бы увидеть лицо. Когда меня спасут, я намерена быть полезной и помнить много подробностей. А меня спасут! Я больше не одна. Я не стану отчаиваться.

– Все верно, – женщина пересчитала купюры, убрала в сумочку, повернулась… вижу её в профиль. Мордочка крысиная: покатый лоб и скошенный подбородок. Носик острый, бровки слабые, белесые. Ресниц будто и нет вовсе, до того они короткие и тонкие. Глаза довольно большие в вроде бы круглые. Женщина оглядывается, на миг вижу лицо… и снова затылок. Она удаляется. – Пойду. Но серьёзно, донор проблемный.

– Иди-иди, – мужчина вяло махнул вслед уходящей. Приблизился и сел, его стало плохо видно из-за подушки. Он что-то делал. Кажется, записывал. Точно: хлопнул закрываемой папкой. Повернулся и пробормотал устало, глядя мимо меня, вниз. – Истратили четыре часа на то, что должно было занять пятнадцать минут. Причины неясны. Придурок ударил донора по затылку. Если имеем сотрясение мозга, то чьего? И когда же она очнется?

Мужчина вздохнул, решительно поднялся и направился к двери. На миг я увидела лицо, так резко, что стало нехорошо. Я запомнила, но пока не могла бы описать, нарисовать… а он уже пропал. Стало тихо, никто не спасал меня и не запугивал. Наверняка я в больнице. Цвет стен, неуловимый запах, халаты – все наводит на эту мысль.

Время тянулось, ничего не происходило, я устала лежать неподвижно. Наконец, дверь открылась, вошел доктор. Типичный такой… средних лет, в пенсне, с дневником в одном кармане и кучей блескучих мелочей во втором. Доктор сразу прошел к кровати, сел, подвинув стул. Проверил мой пульс.

– Ну-с, барышня, пора очнуться. Я ваш доктор. Вы – Юлия, вы уже трижды забывали имя, вот и напоминаю. Вы помещены сюда по решению родителей. Лечитесь от пристрастия к коке, исходно прописанной вам нерадивым доктором Роммом для борьбы с мигренями и бессонницей. Сей старик делал вид, что не знаком с трудами нового времени, указующими на угрозы и побочные эффекты некогда модного лекарства… Ну-с, я изложил немало. Будет ли ответ?

Пришлось открыть глаза. Доктор приторно улыбнулся, отмечая мое пробуждение. Сразу убрал с лица радость.

– Теперь скажу то, что не стану после повторять, барышня. Мне щедро уплачено за плохой слух и слабую память. Я решил быть откровенным хоть раз, это моя добрая воля и одолжение вам. Ну-с, слушайте. Как бы вы ни назвали себя, вы – Юлия. Что бы ни рассказали, это следствие приема коки. У вас лишь один способ попасть туда, откуда вас извлекли. Вылечитесь. Юлия не смогла, она упряма и капризна. Сделайте это за нее, и вас вернут. Вас сможет навещать лишь матушка Юлии. Извольте не донимать её нелепыми россказнями, у женщины слабое сердце. Засим подведем черту и забудем всё, что было сказано. – Он улыбнулся прянично-сладко. – Ну-с, Юлия, обсудим лечение. Мне придется рассказать подробно, вы ведь мало что помните.

Патока улыбки доктора действовала на меня, как яд. Я ненавидела его. Вообще мир казался мрачным, негодным для жизни местом. Меня не спешили спасать. Обо мне вообще помнили? Хотелось плакать. Жилы тянула усталость, она же вынуждала нелепо, глубоко зевать. Слушать то, что мне говорил доктор, было невозможно. Мысли мешались. Отчаяние наплывало волнами. Я никому не нужна. До сих пор никто не проверил, цела ли я… Нет надежды отсюда выбраться.

Дверь тихонько открылась и в комнату… стоит называть её палатой, кому я лгу? В палату скользнула худенькая женщина в строгом темно-зеленом платье с превосходно подобранными к нему предметами, от туфель и шарфа до шейного медальона на длинной цепочке. Лицо… о таком говорят – благородное. Классическое, ухоженное, немолодое, но хорошо сохранившееся. Морщинки у глаз есть, но мелкие, веселые. Глубоких складок чопорности в уголках губ нет. Зато усталость – темными тенями на пол-лица. Губы решительно сжаты, спина прямая, а глаза как у больной собаки.