почувствовать, что если бы он был верен мне и позволил себе уйти не только охотно, но и с радостью, он показал бы пример, который не мог не быть действенным. Барнс и Таллоуакс, вероятно, последовали бы за ним, как само собой разумеющееся, и дело было бы сделано. Мое имя вошло бы в историю потомков вместе с именами Колумба и Галилея, а Британула была бы отмечена как самая выдающаяся среди стран Земли, вместо того чтобы стать нарицательным словом среди стран как ликвидированная республика и вновь присоединенная колония короны. Но в данном случае все это должно было быть забыто, и я должен был приветствовать моего старого друга с истинной привязанностью, как если бы я не получил из его рук столь безжалостное крушение всех моих надежд.

– О, господин президент, – сказал он, встретив меня на подъезде к дому, – это очень мило с вашей стороны. Тем более, что вы должны быть так занят перед своим отъездом!

– Я не мог уехать, не попрощавшись с вами".

Я не разговаривал с ним с тех пор, как мы расстались на вершине холма по дороге в колледж, когда лошадей выпрягли из кареты, и он вернулся к жизни и в Литтл-Крайстчерч, вместо того чтобы отправиться в свой последний дом и обрести покой со всей славой великого имени.

– Это очень мило с вашей стороны. Входите. Евы, правда, нет дома.

– Я только что расстался с ней в своем доме. Так что у них с Джеком все сложится. Не мне вам говорить, как я буду доволен, что у моего сына будет такая жена. Ева всегда была мне дорога, почти как дочь. Теперь она мне как родной ребенок.

– Я уверена, что могу сказать то же самое о Джеке.

– Да, Джек тоже хороший парень. Я надеюсь, что он будет усердно заниматься своим делом.

– Ему не нужно беспокоиться об этом. Он получит Литтл-Крайстчерч и все, что к нему относится, как только я отойду. Я единственный раз решил позволить Еве получать с него доход, пока она думала об этом парне, Граундле. Какой же негодяй, этот человек.

Я не мог не вспомнить, что Граундл был поборником Установленного срока, и что мне не подобает оскорблять его, и я знал, что хотя Красвеллер был моим искренним другом, в последнее время он проникся абсолютной ненавистью ко всем, кроме меня, кто выступал за его собственное низложение.

– Джек, во всяком случае, счастлив, – сказал я, – и Ева. У нас с тобой, Красвеллер, были свои маленькие неприятности, которые омрачали вечера нашей жизни.

– Вы все еще находитесь при свете дня.

– Мои амбиции были развеяны. Я не могу скрыть этот факт ни от себя, ни от вас. Получилось так, что в течение последнего года или двух мы жили разными надеждами. И эти надежды были основаны на положении, которое вы могли бы занять.

– Я сошел бы с ума в том колледже, Невербенд.

– Я бы был с тобой.

– Я все равно сошел бы с ума. Я бы совершил самоубийство.

– Чтобы спастись от почетной должности!

– День, наступающий в определенный час, чувство, что он должен наступить, хотя он наступал одновременно так медленно и в то же время так быстро, каждый день становился короче день ото дня, а каждое время года – месяц от месяца, вид этих труб…

– Это была ошибка, Красвеллер, это была ошибка. Кремация должна была быть в другом месте.

– Человек должен был быть ангелом, чтобы выдержать это, или гораздо меньше, чем человек. Я боролся ради тебя. Кто еще так старался бы, как я, угодить другу в подобном вопросе?

– Я знаю это, я знаю это.

– Но жизнь под таким грузом стала для меня невозможной. Вы не знаете, что я пережил за последний год. Поверьте мне, что человек не так устроен, чтобы быть способным прилагать такие усилия.

– Он привыкнет к этому. Человечество привыкнет.

– Первый человек никогда к этому не привыкнет. Этот колледж превратится в сумасшедший дом. Ты должен придумать какой-нибудь другой способ дать им возможность провести последний год. Напоите их, чтобы они вообще не понимали, что происходит. Накачайте их наркотиками и сделайте их бесчувственными, или, что еще лучше, обрушьте на них абсолютную власть и унесите их к мгновенной смерти. Пусть завеса смерти опустится на них прежде, чем они поймут, где находятся. Установленный срок, со всей его проклятой определенностью, – это ошибка. Я прошел через него и знаю, что говорю. Когда я оглядываюсь на последний год, который должен был стать последним не в моей абсолютной жизни, а в моем истинном существовании, я содрогаюсь при мысли о том, через что мне пришлось пройти. Я поражаюсь силе своего разума, который не сошел с ума. Никто не сделал бы для тебя таких усилий, какие сделал я. Те другие люди были полны решимости восстать, поскольку ощущение Установленного срока приблизилось к ним. Невозможно, чтобы человеческая природа выдержала такую борьбу и не взбунтовалась. Сейчас меня спасли эти англичане, которые пришли сюда и использовали свою мощь, чтобы предотвратить варварство вашей добродетели. Но я с трудом могу заставить себя молчать, когда думаю о страданиях, которые я перенес за последний месяц.

– Но, Красвеллер, вы же согласились.

– Верно, я согласился. Но это было до того, как ощущение моей судьбы приблизилось ко мне. Вы можете быть достаточно сильным, чтобы вынести это. Нет ничего тяжелее, но энтузиазм сделает это терпимым. Но вы вряд ли найдете другого, кто не поддастся. Кто сделает для вас больше, чем сделал я? Кто будет бороться сильнее? Какого более честного человека вы знаете в нашем обществе? И все же даже меня вы обвинили во лжи. Подумайте, как сильны должны были быть факты против вас, когда они возымели такой эффект. Если бы я умер по вашему приказу в тот же миг, это было бы ничто. Любая опасность, любая непосредственная уверенность в смерти были бы детской забавой, но подняться в этот страшный колледж и оставаться целый год, который так медленно и в то же время так быстро пройдет, – это потребовало бы героизма, которым, как я думаю, не обладал ни один грек, ни один римлянин, ни один англичанин.

Затем он сделал паузу, и я понял, что опаздываю.

– Подумайте об этом, – продолжал он, – подумайте об этом на борту того судна и постарайтесь представить себе, что означал бы такой этап жизни.

Затем он взял меня за руку, вывел из дома, посадил на трехколесный велосипед и вернулся в дом.