старался не колдовать контуры лишний раз, а чтобы не раздражать келандцев, для которых любая печать была подобна призыву к бою, я обзавелся несколькими целительными хлопушками, которые мы с Витати использовали по мере необходимости, если получали рану или даже царапину в тренировочном кругу.

Я чувствовал, что эта жизнь мне подходит. Впервые за все время своего существования я был частью большой общности, частью целого народа. В Нипсе я жил грязью под ногами матросни и работорговцев, никому не нужный мальчишка. В Шамограде имел лишь горстку друзей и знакомых, для прочих же жителей дагерийской империи я был чужаком с юга. Здесь же, в степях Келанда, меня постепенно принимали за своего и это было новое, доселе неведомое мне чувство, которое согревало и успокаивало.

Единственное, что омрачало эти спокойные зимние дни — некоторая неловкость, что держалась между нами. Келандцы сами по себе были холодны и отстранены, но у нас с Витати это вышло на новый уровень. Мы заключили брак, согласно всем правилам, но после оба старались ни на минуту не оставаться наедине друг с другом. Если тренировки — то с братьями-близнецами, если работа — то с мастерами клана. Ужинали в большом шатре с другими членами клана, а спать ложились по отдельности. Обычно первой уходила Витати, я же слонялся по стоянке, ожидая, пока винефик уснет или хотя бы сделает вид, что крепко спит.

Эта неловкость действовала на нервы, выматывала и чуть-чуть, но все же отравляла мне жизнь. А еще меня донимал один и тот же сон.

Отавия, стоящая посреди большого и темного зала. Я раньше никогда не видел этого места, но во сне почему-то был уверен, что зал находится на Замковой Горе, в Шамограде.

Принцесса ничего не говорила, только с осуждением смотрела на меня. Я же ничего не мог ей ответить, а если и открывал рот, из моего горла доносились только тихие хрипы.

Я не знал судьбу Отавии, не был уверен, что она вообще выжила в одиночку на просторах Гохринвии, добралась на юг. Но если девушка уцелела, то она вернулась на Запад, так и не дождавшись меня на месте встречи. Еще в пути мы обсуждали все варианты, в том числе и сценарий с моей гибелью. В этом случае Отавии нужно было бы добраться до торгового дома вашимшанцев или, на крайний случай, дагерийцев, и там потребовать переправить ее через море. В первом случае — к отцу, во втором — домой. Что произойдет дальше, мы старались не думать, но эти действия хотя бы гарантировали ее выживание в краткосрочной перспективе.

Умом я это все понимал, но по ночам легче мне не становилось. Образ принцессы терзал меня во снах, отпуская только к рассвету, и просыпался я зачастую мокрый и потный, тяжело дышащий, с неприятной тяжестью за грудиной. А самое неприятное было в том, что я ничего не мог с этим поделать. Поступил ли я плохо по отношению к Отавии? У меня была цель, у меня был путь, и если мне пришлось связать свою жизнь с Витати — значит, так того потребовали обстоятельства. Иногда мне казалось, что именно в фигуре Витати была заключена основная проблема. Если бы любая девушка из любого клана проявила ко мне благосклонность и взяла в мужья, мне бы было легче. Это был бы технический брак, формальный союз, на который я пошел ради того, чтобы попасть в Храм Пустоты в будущем.

Но то, что этой девушкой стала Витати, все усложняло. Мы были знакомы, мы много лет прожили под одной крышей, мы прошли Западную Пресию вместе, причем во второй половине пути с нами была и Отавия. Их знакомство, тот факт, что я будто бы предпочел Отавии свою наставницу и старую подругу, не делало мне чести. Кто-то мог бы сказать, что я вообще предал внучку Форлорна Девятого, которая доверилась мне, которая отреклась ради меня от всего и отправилась за моей целью на другой конец мира. А я…

Что творилось на душе у Витати, я не знал. Днем все было бы вроде, как и всегда, а иногда казалось, что она стала даже меньше бить меня палкой во время тренировок, а ночью она просто превращалась в замершую черную статую, что вынуждена была лежать рядом.

Мне же оставалось только ждать конца зимы и милости Великого Шаза, который должен одобрить наш с Витати поход на север.

Глава 21. В шатре

— О, великий.

Гатис положил руку на живот и слегка склонил голову. Обычно он не разменивался даже на такие вещи, просто заходя к их лидеру, едва дернув подбородком, но сегодня был не тот день.

Великий Шаз был чернее тучи.

Перед военачальником кочевых народов Келанда лежали донесения с юго-западных рубежей ,и донесения эти были не слишком радостными.

Гохринвийцы зашевелились и сейчас активно собирали войска для того, чтобы пройтись огнем и мечом по келандским кланам. Сообщалось, что на западе появился какой-то новый военачальник, возможно, магик, который побудил местных аристократов на активные действия.

Кто был этот предводитель, доносчики не знали, неизвестный маг держался в тени и лично ничего не решал. Но в его существовании были уверены все, кто сотрудничал со степными кланами.

— Что такое? — спросил Тати, обводя глазами стол, на котором громоздились доносы, карты, стояли пустые тарелки и были разбросаны письменные принадлежности.

Это только юнцы считают, что командовать армией — это гарцевать верхом перед ордой всадников, да героически командовать переход в наступление. Реальность Великого Шаза заключалась в решении множества вопросов снабжения, обоза, достижения договоренностей и поиска средств на содержание армии, что сейчас разбрелась по степи на зимние стоянки, повидаться с родными и близкими, передохнуть перед весенними рейдами и сражениями.

Каждую зиму они переводили дух, чинили сбрую, тренировали лошадей, торговали с южанами и собирали подати, но как только солнце пересекало определенную отметку, и день начинал удлиняться, они все возвращались в строй. Примерно тем же занимались и гохринвийцы. Едва проходила посевная, лорды собирали ополчение и выдвигали дружины на свои границы.

Сейчас же все встало с ног на голову. По прикидкам, первые отряды гохринвийцев выйдут на рубежи степи уже через несколько недель, намного раньше привычного срока. А это означало только одно — келандцы уязвимы, а клан Тати попадает под основной удар, как хранители этого участка границы.

Южные города Корнум и Френин всегда находились под ударом. Не из-за близости границы — они располагались в