Та, увидев человека с пистолетом в руках, выронила светильню, заливая пол лампадным маслом. Я, точно вытанцовывая джигу, начал затаптывать фитиль.

— Но, месье… — вжимаясь в стену, залопотала женщина. — Кто вы?

— Офицер.

— В такой час…

— Я офицер в любой час.

— Но что вы тут делаете?

— Спасаю жизнь и честь дамы.

Слова «честь дамы» попали в цель. Хозяйка кота, может, и не была слишком миловидной, но все же оказалась истинной парижанкой.

— Кто она?

— Мадам, что за вопрос?!

— А что случилось?

— Муж-генерал не вовремя вернулся.

— О, конечно, скорее проходите.

— А ваш супруг?

— Я уже двенадцать лет вдова, — с нескрываемым кокетством произнесла дама. — Но расскажите же, расскажите скорей, как все было! — Она накинула батистовое матине и приготовилась слушать.

— Мадам, я уже сказал все, что мог. Долг чести велит мне сохранить в тайне имя дамы… — На лице спасительницы читалось разочарование на грани личной трагедии. — Но я чрезвычайно благодарен вам.

— Благодарен? — вдовушка зажгла свечу и принялась разглядывать меня. — Неужели вы не чувствуете ко мне ничего, кроме благодарности?

— Я храню верность только ей! — почти взмолился я. — Она ангел моих грез!

— Ангел? — подбоченилась толстуха. — Ну так и убирайся к своему ангелу, пусть она тебя спасает!

— Я заплачу вам, сударыня!

— Не нужны мне твои деньги! Я честная вдова! — возмущенно закричала мадам. — Нет, не в ту дверь! Не дай бог, соседи увидят, уже светает. Черным ходом. Пошел вон, вертопрах!

Я выбрался в захламленный двор, по крыше сарая перелез в следующий, а оттуда через кухонную пристройку — на улицу. Вдали, запряженный старой лошадкой, катил фиакр.

— Эй, эй! — Я помахал рукой, призывая извозчика.

— Куда вам, господин офицер?

Только сейчас я задумался, куда ехать. В пансион мадам Грассо, где, притворно вздыхая, ждала Софи? В «Шишку», о которой знал де Морней? В памяти моей всплыла фраза, оброненная неведомым сообщником моих освободителей: «Кто же подумает?..» Сейчас мне нужно было взять тайм-аут, чтобы перевести дух и собраться с мыслями.

— Так куда вам, господин? — переспросил возница.

— В дом умалишенных, на рю де Шарон.

Никогда не совершайте действий, за которыми вас могут за стать врасплох.

Принцип Рокфеллера

Трехэтажный особняк в глубине фруктового сада был мирным островом в бушующем море республиканского Парижа. За главным корпусом в рассветном тумане просматривались другие здания, также принадлежащие лечебнице, до окон увитые диким виноградом и овеянные благоуханием многочисленных роз. Чем больше отступала тьма, тем звонче пели утренние птахи. Им не было дела до того, кто правит Францией, до королей, революционеров, войны и мира. У них был сегодняшний рассвет, восходящее солнце и свои, птичьи хлопоты.

Трудно поверить, но в этом на диво уютном гнездышке, как небесные пичуги, без особых забот провели месяцы, а иногда и годы многие французские аристократы, спасавшиеся от якобинского террора. Это уютное лечебное заведение незадолго до революции основал состоятельный плотник из Пикардии по имени Клод Бельйом. Трудно понять, отчего это мастеру-краснодеревщику пришла в голову столь нетривиальная идея, но, как показало будущее, это был настоящий Клондайк. Вскоре хозяин лечебницы уже командовал ротой национальной гвардии и маршировал во главе ее к Версалю требовать у короля свободы, равенства и братства. А заодно — права досыта хлебать из миски, до того плотно обсиженной аристократами.

Вдосталь накричавшись и поучаствовав в расчистке танцевальной площадки на месте, и без того назначенной под снос, Бастилии, Клод Бельйом обзавелся чрезвычайно влиятельными друзьями в Конвенте и, что особо важно, в революционной прокуратуре. Тогда-то сметливому пикардийцу и пришла в голову судьбоносная мысль: за «умеренную» плату всего-то в тысячу золотых франков в месяц, не считая постельного белья, стола и тому подобных мелочей, укрывать в лечебнице тех самых отодвинутых от миски аристократов. Зачем умирать на гильотине, если имеются монеты? Любой каприз за ваши деньги! Правда, если золото подходило к концу, не обессудьте, — прокуратура живо вспоминала о враге Революции, переводила его из уютной палаты в тюремную камеру, а затем и в объятья мадам Гильотен. Но, пока монета водилась, здесь устраивались литературные вечера, давались спектакли, благо некоторым известным красавицам-актрисам их поклонники оплатили «лечение». А в свободное время графы, маркизы и прочие душевнобольные бароны и баронессы возделывали больничные сады, работали на огородах. Как считалось, подобная терапия способствует скорейшему выздоровлению.

Власти сменяли друг друга, но бизнес месье Бельйома процветал. Правда, на самом излете кровавой якобинской диктатуры случилась досадная промашка: какой-то умник направил сюда на лечение двух переутомившихся революционных палачей. Те были немало удивлены, почему это им, героям и борцам за свободу, уделяется слишком мало внимания и почтения, в то время как всякой недобитой дворянской нечисти живется весело и привольно. Так, безутешная вдова герцога Орлеанского быстро утешилась в объятиях бывшего депутата парламента, и воркуют они тут, будто голубки.

Оскорбленные в лучших чувствах, якобинцы накропали донос куда следует, и пламенный революционер Клод Бельйом сам угодил в застенки сроком на пять лет. Не считая этой мелочи, мало что изменилось. Лечебницей продолжала управлять его супруга, прилежная и рачительная, как настоящая пикардийская хозяйка. Именно с ней мне и предстояло встретиться. Великосветская лечебница числилась в коротком списке «надежных адресов», полученных мной от принца Конде.

Катрин Бельйом, довольно чопорная дама средних лет, встретила меня в приемной и, окинув изучающим взглядом, не слишком любезно поинтересовалась:

— Чего желаете, гражданин?

— Я бы хотел пройти небольшой курс лечения.

Мадам Бельйом кивнула, оценивая странное отсутствие у меня сабли и головного убора, а также впечатляющую пулевую борозду на полусорванном эполете.

— Понимаю. Вас, должно быть, мучают кошмары.

— О да, мадам, чрезвычайно мучают.

— В наше время это, увы, не редкость.

— А еще, — вспоминая о Лисе, добавил я, — порой я слышу в голове чужой голос. Более того, иногда мне кажется, что я вижу мир глазами другого человека.

— Да-да, интересный случай, — кивнула хозяйка, всем своим видом давая понять, что для нужного диагноза хватило бы и просто кошмаров. — Вы знаете наши расценки?

Я выложил на стол добытый ночью кошелек. Клодин сноровисто пересчитала монеты и изрекла: