А когда происками московского князя Юрия Даниловича хан Узбек казнил великого князя тверского Михаила, в великой печали пребывало Тверское княжество.

Из разрухи и пепла встала новая Тверь. Борис думает, отчего же московские Рюриковичи так алчны? Сколько ни копни в историю московской Руси, все кровь и вражда. Вот и ныне против великого князя Василия Юрий Дмитриевич с сыновьями поднялись. Эвон, как Шемяка возрадовался, когда князя Василия казанцы схватили, с грамотой гонца посылал, чтоб Улу-Магомет не отпускал из плена московского великого князя.

Знает Борис, в эти дни и Шемяка, и Косой в Москву заявились со своими московскими сторонниками, заговор готовили. Да Тверь их опередила, выкупила Василию свободу…

И опять-таки, чуть копнись в историю московских Рюриковичей, они злобой пышат, завистью неуемной. Эвон, посадил Невский сына Дмитрия на великое княжение владимирское и Переяславль-Залесский дал, как братья Андрей Городецкий да Даниил Московский на него, Дмитрия, поднялись, орду на Русь наводили, принудили-таки Дмитрия покинуть великое княжение, в монастырь удалиться…

Не зажигая свечи, князь прошелся по темной опочивальне. Тусклый свет малым лучиком пробивался сквозь высокое оконце, блеклым зайчиком дрожал на стене.

Тишину ночи нарушили окрики дозорных, застучала в била уличная сторóжа.

Борис подумал, каким будет ответ Василия? А в Казань он пошлет оружничего Гаврю, даже ежели время на осень повернет. Вот только воротится боярин Черед из Москвы.

Всю последнюю неделю великий князь московский пребывал не в настроении. Причину знал. Вырвавшись из казанского плена, вздохнул облегченно, а в Москве снова в коий раз увидел, как плетутся против него заговоры. И все те же супротивники. Дядька, родной брат отца, Юрий, князь звенигородский. Он хоть и не в Москве пребывает, а в своих вотчинах, да деяния его недобрые чувствует великий князь Василий.

Вот и бояре московские, какие его сторону держат, иные Юрия на прошлой Думе они знать о себе дали. А пуще всех боярин Старков выкрикивал.

А все с чего началось? Тверской князь Борис попросил казной поделиться, уж какой вой на Думе поднялся. И никто не стал вспоминать, что тверской князь деньги в Казань послал, чтоб московского князя вырвать из неволи.

Василий на Думе уговаривал бояр московских. Кое-кто с ним нехотя согласились, потрясли казной, а иные ни в какую, в скудости плакались.

Вернувшись с Думы, великий князь зашел в келью к великой вдовствующей княгине-матери. Она сидела в полумраке у налоя, перед рукописным Евангелием. На сына посмотрела строго. Василий вдруг увидел, как постарела мать, эвон, как лик избороздило и прядь седых волос из-под черного повойника выбилась.

– Тяжел разговор был ноне на Думе, матушка, – сказал Василий. – Нашлись такие, кто недовольство свое казал.

– Аль то внове? – нахмурилась Софья Витовтовна. – Старый волк в Галиче ноне сидит, а волчонок его в Москве у боярина Ивана Старкова гостит, да не один, а с князем Иваном Можайским. Те ведь, сыне, о том ведомо. А Шемяка Дмитрий, ох, как коварен. Мне то ведомо. Ты, сыне, остерегайся его.

– Старков-то и ноне старался.

Софья Витовтовна поднялась грузно, платочком губы отерла, снова заговорила:

– Ты бы, сыне, того Шемяку прищемил, велел бы схватить, да в темницу, чтоб не плел сети против великого князя. Аль запамятовал, как казанцы тя на Шерли побили, раны нанесли и как в плену у них томился. Что, Шемяка тя выкупил? Тверской Борис тя пожалел. Нет, сыне, Шемяку надобно к рукам прибрать.

Василий руками замахал:

– Как, матушка, можешь ты такое сказывать? Я такого и помыслить на Дмитрия не могу, брат он мне двоюродный.

– Ох, ох, Василий, речь твоя неразумная, хоть и великий ты князь. Чую, горько посожалеешь ты. Жалость твоя слезами выльется.

– Мне бы, матушка, лаской с ним уговориться.

Вдовствующая великая княгиня головой затрясла.

– Весь ты, Васенька, добротой в отца своего. И жена у тя такая же добросердечная. Ей бы, Марье Ярославне, только детей рожать, либо в монастырь постричься. А она, поди, не думает, что великая княгиня московская не токмо о семействе печься должна, но и о княжестве. – Неожиданно взгляд ее потеплел. – Вот я на Ванятку, внука своего погляжу, и в нем будто отца своего Витовта, великого князя литовского, облик проглядываю. Вот бы взял он что от прадеда своего…

– Все в руце Божией, матушка.

– Да уж воистину. Однако на Ивана, внука своего, полагаюсь. Ноне он мал, но час настанет его.

– Я, матушка, на прошлой седмице исповедался у архиепископа Ионы. Стар митрополит Фотий и совсем немощен.

– Куда уж ему митрополией владеть, чую, скоро его час настанет, и он перед Господом предстанет. Кого, сыне, мыслишь в Константинополь слать, на патриаршее благословение, на чин митрополита московского.

– Мыслится мне, матушка, лучше Ионы нам не сыскать.

Софья Витовтовна с ним согласилась. Она и сама уже давно о том мыслила, Иона старец святой, на подвиги иноческие его старцы известные наставляли с отроческих лет: Варфоломей из Симонова монастыря, Иоан Златий и Игнатий.

– Одно чуется мне, сыне, недруги наши, Юрий с сыновьями, как бы не переступили нам дорог.

– Ужли они на такое пойдут?

Старая вдовствующая великая княгиня улыбнулась кончиками губ.

– Аль те, сыне, история неведома? Оглянись в прошлое, она кровью пропитана еще с Бориса и Глеба…

Покидал келью матери Василий, так и не найдя успокоения своей душе.

* * *

В хоромах у боярина Ивана Старкова, что на Таганке, засиделись допоздна. Не один жбан пива хмельного выпили, не один поросячий бочок съели. Девка из трапезной в поварню металась, а как стемнело, свечи зажгла.

В углу стола гора костей. Она все росла. Снова вошла девка, огребла кости в бадейку, вынесла.

Иван Старков годами старше гостей, и Ивана Можайского, и Дмитрия Шемяки. У Старкова борода лопатой, с проседью, в столешницу упирается, а брови седые, нависшие. Не говорит, гудит:

– Не гоже, Василий на великом столе уселся. Нас, бояр рода древнего, поучает.

Долговязый князь Можайский от гнева брылами трясет:

– Василию поклониться бы Юрию, да уму-разуму поучиться. Старость уважать надобно, а он, вишь, много возымел!

Щурит хитро глазки Шемяка, слушает. Но вот момент улучил, вставил:

– Откель ему, умишку-то, пребывать? У Василья его николи не бывало. Да и отец его, великий князь Василь Дмитриевич, не щедр был рассудком, головой жены своей литовки жил. А та править намерилась, как отец ее, великий князь литовский Витовт.

– Терпели Софью, ибо побаивались литовца, – прогудел боярин. – А ноне, когда не стало Витовта, чего Софьи остерегаться?