– Во-во, – согласно закивал Иван Можайский. – Надобно ее с Васильем да всем их семейством из Москвы в какой-нибудь захудалый удел выселить.

– Верный сказ, – прогудел Старков. – А Юрию бы на княжестве великом сидеть, да нас, бояр, честить, селами и городками наделить.

Долго судили, рядились. А ближе к полуночи уговорились выждать момент и силой выдворить великого князя Василия с матерью его Софьей Витовтовной, с женой и чадами отправить в глухомань удела московского.

* * *

Печально звонили колокола, плакала земля русская. Умер митрополит Фотий, умер владыка паствы православной.

Собрались священнослужители из всех русских княжеств и на соборе назвали архиепископа Иону, кому надлежало занять сан первосвятителя до посвящения его патриархом царьградским…

Но суровым было время. В распрях жило московское княжество. Семь лет не представлялось Ионе возможным выехать в Царьград к патриарху. Семь лет временно назначенный первосвятитель Иона управлял московской митрополией.

* * *

Великому князю московскому стало известно, дядька Юрий Дмитриевич из Звенигорода переехал с двором и дружиной своей в Галич. А с ним и боярин Всеволжский. Отчего, Василий и не задумывался. Галич – город князя Юрия, ему великим князем Дмитрием Ивановичем жалован, потому и волен он жить, где пожелает, в Звенигороде ли, в Галиче.

Что до Всеволжского, так боярин обиду держит.

Прознав о том, Софья Витовтовна поморщилась:

– Злобствует боярин Иван Дмитриевич. А по мне, давно пора забыть, как в тести к великому князю лез. Поди, за то и покарал его Бог, Алене в мужья смерд вчерашний достался.

А старой чернице-приживалке заметила:

– Всеволжскому покаяться бы, да на коленях приползти, я бы его простила. С кем не бывает. Конь о четырех ногах, да спотыкается.

Протерла черница слезливые глазки, прошамкала беззубо:

– Обскажу те, мать, о чем! У боярина Старкова; гостенек намедни побывал. Шемяка, князь галичский.

– Откуда прознала?

– От девки дворовой.

– О чем Шемяка со Старковым Ванькой речь вели?

– Не ведаю, княгиня-матушка.

Софья Витовтовна метнула гневный взгляд:

– Коли сама не проведала, к чему сказываешь? Экая недотымка!..

Пришедшему к ней князю великому Софья Витовтовна сызнова о Шемяке и Старкове речь повела, да Василий словам матери значения не придал.

Мало ли, о чем люд говорит. Эвон, уже полтора десятка лет о том сказывают.

* * *

Можайский Москву покинул, едва городские ворота открылись. Крытый возок прокатил грязными улицами Таганки, через Земляной город выбрался в поле.

Потянулись избы, огороды, обнесенные изгородями от зверя дикого, что приходил из ближайшего леса.

Кони тащили возок ленивой рысцой. То ли лошадки были не слишком прыткие, то ли ездово й подремывал, от ночного сна не отошедши.

Да и князь Иван тоже поначалу сон доглядывал, а потом речи за столом вспоминал. Соглашался с боярином Иваном Старковым и с Шемякой, засиделся Василий на великом столе.

Однако мысленно с ними в одном не согласен. Можайский свое в мыслях держал. Тестем своим сказанное обдумывал. А говорил тот, ох, какие слова, Ивану приятные. Тебе бы, Иване, не на столе можайском сидеть да в окружении бояр худородных, а в Москве на столе великокняжеском.

Князь Иван о том постоянно думает. О столе великокняжеском и князь звенигородский мечтает, и дети его, сыновья Шемяка и Косой.

А он, можайский князь, вот воротится в свой удел и, таясь, отправит в Вильно к Казимиру тестя своего с грамотой и в ней отпишет, чтоб помог посадить его на московский стол. А за то он, Иван, отдаст ему Ржев и те городки, какие Казимир пожелает…

Трясясь в возке, можайский князь думает, как бы взбеленились и Шемяка, и Василий, прознав его мысли. Да и Борису тверскому не в радость то показалось бы…

Долговязый, мордастый Иван Андреевич Можайский, широко открыв глаза, ощеривается, представляя, как он войдет великим князем в палаты кремлевские.

И говорит вполголоса:

– Эх, кабы Казимир подсобил, а я не поскуплюсь. Черт с ними, Смоленском и Вязьмой, да с иными землями русскими, что за Литвой. Только бы на княжестве Московском усесться.

Весь последний летний месяц тверской князь был в выжидании. Давно послал он к казанскому хану посольство. Оно повезло Улу-Магомету выкуп за боярина Семена.

Борис ждал результата, вида не подавал. На Думе о посольстве речи не вел, но в Твери знали, князю тревожно, как то отзовется хан, не сотворит ли еще какое зло?

В один из таких дней пришел во дворец архиепископ Вассиан. Давно уже не исповедался Борис, а у князя грехи имелись немалые.

Пытался отмаливать он их в домовой церкви, но Бориса они тревожили. В помыслах одно и держал, Тверь выше Москвы мечтал видеть.

Князю тверскому Вассиан показался еще более осунувшимся. Клобук на самые брови надвинул, а глаза жгут, в самую душу лезут. Поверх шелковой рясы крест серебряный и панагия.

Исповедал тихо, вполголоса. Отпустив грехи, вознамерился уходить, да Борис задержал.

– Владыка, отрапезуй со мной. Сам ведаешь, княгиня с детьми отъехала на богомолье в монастырь дальний…

Они сидели вдвоем в трапезной, ели пищу постную: рыбу отварную, огурцы да капусту квашеную, а еще лепешки ржаные.

Вели разговор не торопкий, князя давно волновал вопрос.

– Владыка, – сказал Борис, прожевав кусок сомятины, – все хочу спросить о том, что волнует меня. Да поди и еще кое о чем прознать хотел бы. – Он подался за столом, уперся грудью в столешницу, на Вассиана посмотрел пристально. – Отчего христианство, вера наша Христова, на православие и католицизм разделилась? Отчего мир христианский разрушен, нет единства в нем?

Вассиан насупился:

– Великий князь, вопрос твой не мне судить, а Собору первосвятителей. – Вассиан отодвинул от себя чашу. – Ты седни исповедался, а грехи тя все отягощают.

– Но, владыка, вопрос мой меня тревожит.

– Сын мой, когда соберутся первосвятители всех церквей на Собор Вселенский, им ответ держать на вопрос паствы христовой, в чем истина.

– Но ответствуй, владыка, как ты мыслишь?

Вассиан долго смотрел на князя, прищурившись. Наконец сказал:

– Вопросом своим ты поставил меня, князь Борис, перед дилеммой. Однако отвечу. Не может быть в вере Христовой двух ветвей. Учение Иисуса Христа единое, как един Бог. Он создатель всего, что миром именуется. Ученики его, апостолы святые, веру Господню несут в мир человеку: и христианину, и мусульманину, и иудею.