— Всего наилучшего.

— Надеюсь, мы оказали вам дружеский прием.

Я чувствовал себя слишком обескровленным, чтобы сейчас острить.

— Спасибо, спасибо вам за все, — только и мог я ему сказать.

— Больше сюда не возвращайтесь.

Он ушел.

Самолет почти сразу взлетел. И через четыре часа я был в Лондоне.

Глава 52

Когда ты так долго и при таких сложных и безнадежных обстоятельствах рисуешь себе возвращение домой, тебя неизбежно ждет разочарование. Я вышел из метро на Глоучестер-роуд и в крайне унылом настроении побрел к площади Фитцвольтер. Было шесть вечера, наступали мрачные холодные сумерки. Ветер гнал по улице опавшие листья. Я и сам чувствовал себя одним из этих листов, гонимых ветрами.

Из аэропорта меня привезли на машине в какой-то офис, расположенный возле Ворот Королевы Анны. Какой-то чиновник, имени которого я не запомнил, стал с пристрастием допрашивать, понял ли я все пункты Секретного государственного постановления. Я заверил его, что да. Потом я подписал обязательство вернуть все деньги, которые были за меня заплачены. Имелась в виду квартирная плата миссис Нолан за десять недель и стоянка машины в гараже у Хорька за семь недель. Как этот тип выразился, все это сделано, чтобы пресечь пересуды. В мое отсутствие они обо всем позаботились: все заинтересованные стороны были проинформированы о том, что я за границей по важным делам бизнеса, в котором участвует правительство. И что меня просили не вести никакой переписки. После этого он одолжил мне фунт и пожелал удачного дня.

У Ворот Королевы Анны я выпил чашку чая с печеньем, и это все, что я съел после завтрака. Но я был не столько голоден, сколько совершенно измотан физически. Столько приключений было у меня с тех пор, как я в последний раз шел по этим улицам. Я знал, что мне бы сейчас надо испытывать дикий подъем, кипеть от восторга из-за того, что все таким загадочным и потрясающим образом переменилось. Но на самом деле не переменилось ничего. Серые дома были точно такими, как всегда. Автобусы так же скучно катили вдоль тротуаров. Люди спешили по своим делам. Ветер мел опавшие листья. А я уезжал и вот теперь вернулся. Прошло лето. И я стал на три месяца старше.

Подойдя к дому номер семьдесят четыре, я вытащил свой ключ (чудеса! он уцелел, несмотря на мои многочисленные переодевания…) и открыл дверь. Не знаю, чего я ждал. В любом случае, ничего не произошло.

Прихожая была погружена во мрак, из закутка миссис Нолан слышалось радио. Я постоял немного, прислушиваясь и снова привыкая к знакомым запахам. Встречи с ней мне было не вынести. А потому я тихо прикрыл дверь и поднялся по лестнице.

На третьем этаже я открыл дверь и включил свет. Все на месте, прибрано, опрятно — ни пылинки. Будто и не уезжал. Тем не менее на плюшевой скатерти, рядом с цветочным горшком, лежала большая стопка писем. Я быстро их перебрал. Напоминание из библиотеки, проспекты, футбольные рекламные листовки, два письма от матери, три — от Мауры… Дальше я не смотрел. Я снял макинтош, полученный в подарок от посольства, сел на диван, закурил и огляделся вокруг.

Все это было совершенно не то, чего мог ожидать путник, вернувшийся из дальних странствий… Я решил, что, пожалуй, нужно поспать. Загасив сигарету, я завалился на тахту и почти сразу же отрубился.

Проспал я, наверно, часа три. Когда я проснулся, было абсолютно темно. Перед тем как открыть глаза, я вспомнил, где я, и несколько минут пролежал, чувствуя теплую волну облегчения и счастья, вдруг разлившуюся по всему телу. «Мои аккумуляторы снова зарядились, — думал я. — Так или иначе, я все-таки дома».

На следующее утро я поехал в Борнемут. Прошлым вечером миссис Нолан, когда я к ней заглянул, пришла в страшное волнение. Она в это время сидела, поджаривая ноги возле уже разожженного камина, но увидев меня, тут же вскочила и стала меня кормить, пичкая одновременно всевозможными новостями.

Якобы какой-то очень элегантный джентльмен, член правительства, сообщил ей обо мне — о том, какое важное задание я выполняю и какие распоряжения я сделал по поводу квартирной платы. Моя юная подруга поначалу звонила очень часто, но в последние недели звонки прекратились. Мистер Габриэль регулярно звонил из Борнемута. Потом еще звонил другой иностранный джентльмен, мистер Нимек, и он был очень сердит.

Все это вместе с привычной едой и любимым чаем, коричневым, как гуталин, подействовало крайне живительно. Я чувствовал, что пока она заполняет своей болтовней этот пробел в десять недель, что-то внутри меня тихо и незаметно восстанавливается, возвращая к жизни искалеченные ребра и ткани.

Звонить в Борнемут я не стал. Потому что сам не знал, что им сказать. Я решил, что все обдумаю по дороге, и сразу после завтрака отправился к Хорьку в гараж — забирать машину. И обнаружил там какого-то нового, усовершенствованного Хорька, не такого, каким знал его раньше. Я бы сказал, весьма учтивого Хоречка, который весьма ласково меня встретил и даже безропотно и безвозмездно налил мне на прощание четыре галлона бензина. И в полдень я уже был на полпути к Борнемуту.

«Вчера в это самое время, — думал я, медленно проезжая по Винчестеру, — я сидел у окна на третьем этаже британского посольства в Праге. Ровно сутки назад я был узником в Центральной Европе и уныло взирал на голые ветки и серое небо». Теперь это казалось просто невероятным! Вообще вся история казалась невероятной. Эта ночь на Вацлавске Намести, часы, проведенные в объятиях вероломной великанши из Баррандова, эти переулки, мебельный склад, котельная… Это далее и не дурной сон — слишком все иное — скорее всего, это книга, которую я когда-то прочитал и запомнил разные детали и имена: Власта, Свобода, Барский, Галушка, Джозеф, блудливый Франтишек, Роддингхэд.

Из всех из них только ироничный и бесстрастный Роддингхэд выглядел реальным, из плоти и крови. Только он, Роддингхэд, мог вызвать ощущение, что все эти люди существовали когда-то на самом деле; что они все еще существуют и куда-то спешат по делам в серой, украшенной шпилями Праге.

«У этого нет будущего, приятель», — сказал тогда Роддингхэд. Конечно, какое уж там будущее! Даже сколько-нибудь полезного или значительного прошлого — и того нет. Единственное наследие этих трех сумасшедших и опаснейших месяцев — мой долг за квартиру да кой-какие навыки владения тупым предметом как оружием. Кто-то впутал меня в это дело. «И этот кто-то обязан заплатить, — думал