– Вот именно! – поддакнула мадам.

Изабель опустила голову. Внутри у нее было пусто.

– Да, Тетушка, – сказала она.

– Вместо того чтобы думать о каких-то там лошадях, займись-ка лучше капустой. Кочаны сами себя не срежут и с поля не вынесут, – заворчала мадам. – И смотри у меня: к вечеру завтрашняя повозка должна быть полной.

Выйдя из дому, Изабель поехала в поле. Всю дорогу она думала над тем, где раздобыть денег. Должен ведь быть способ. Сдаваться она не собиралась. И когда вечером она наконец выпрягла Мартина и завела его в амбар, голова ее снова была высоко поднята. Глаза блестели. Ставя коня в стойло, она засыпала ему лишнюю порцию овса.

– Ешь, Мартин, сегодня тебе понадобятся силы. Ночью надо будет провернуть одну работенку, – сказала она ему.

Мартин поднял уши; он любил приключения. Все лучше, чем возить капусту.

Изабель кое-что придумала, однако идея была рисковой и почти отчаянной. Чтобы все получилось, придется заручиться помощью сестры. И Гуго, что куда сложнее. Но тот у нее в долгу: она ведь ничего не сказала о его отлучке.

Пока она чистила Мартина, ей снова вспомнились слова Танакиль, сказанные при их последней встрече в лесу. Они прозвучали у нее в ушах так громко и ясно, словно королева фей сама стояла рядом с ней. «Найди куски своего сердца, а не чужого…»

Нерон точно был частью ее сердца. В этом она была уверена непоколебимо. Сидя на нем, она всегда чувствовала себя такой храброй, как никогда в жизни. Ей было страшно признаваться в этом себе самой, но она знала, что если потеряет его во второй раз, то не переживет этого, точно не переживет.

– Нерон не умрет. Мы не позволим, – сказала Изабель и потрепала Мартина по шее. – Отдыхай пока, старина. Выйдем, как только стемнеет.

– Насколько горячим должно быть пламя, чтобы расплавить золото? – спросила Изабель.

– Очень горячим, – ответил Гуго.

– Одна тысяча девятьсот сорок восемь градусов по Фаренгейту, – сказала Тави. – Или одна тысяча шестьдесят четыре по Цельсию.

– Что, так с языка и сорвалось, да? – съехидничал Гуго.

– А что, по-твоему, должно срываться у меня с языка? Слова какой-нибудь глупой песенки про любовь? Или рецепт фрикаделек?

– Вот именно, – ответил Гуго. – Знать и то и другое тебе бы не помешало.

Тави закатила глаза.

Все трое шагали в темноте по пустынной дороге, которая вела от фермы Ле Бене к Мезон-Дулёр. Изабель решила обыскать развалины своего сгоревшего дома: вдруг да найдется что-нибудь ценное. Но двигать одной тяжелые балки и камни ей было не под силу, и она попросила Тави и Гуго о помощи. Тави согласилась, потому что знала, как много значит для сестры ее жеребец. Гуго – потому, что Изабель пообещала: если на развалинах найдется не одна драгоценная вещь, а больше, она подыщет себе и своей семье другое жилье.

Когда-то у Изабель были свои украшения. И у Тави тоже. А у Маман их было много. Когда Мезон-Дулёр сгорел, они как-то сразу решили, что все погибло в огне, и даже не попробовали ничего отыскать. Теперь Изабель надеялась, что ей повезет найти ожерелье, или золотую монету, или хотя бы серебряную ложку – что угодно, лишь бы это можно было обменять на жизнь Нерона.

Мартин шагал за ними в поводу. На нем никто не ехал. Этой ночью коню предстояла тяжелая работа, и лучше было поберечь его силы. На плече у Гуго болтался большой моток веревки. А еще они с Тави несли по фонарю.

– Вы никогда не думали о том, чтобы заквасить вашу капусту? – спросила Тави. – Тогда вы могли бы и зимой продавать ее на рынке.

– А ты никогда не думала о том, что лучшее – враг хорошего?

– Нет. Никогда. Так никаких открытий не сделаешь.

Гуго даже хрюкнул от смеха:

– Каких еще открытий? Ты про потную псину, что ли?

Тави ответила ему быстрым взглядом.

– А что, кстати, с ней случилось? – спросила она.

– Лежит себе в повозке, в ящике под задним сиденьем. Я пока не нашел места, куда бы ее выбросить. Так, чтобы никто не пострадал. Надеюсь, в один прекрасный день мне подвернется поток раскаленной лавы. Или логово дракона. Или врата ада.

Тави посмотрела на его лицо, повернутое к ней в профиль:

– А ты бываешь забавным, Гуго. Кто бы мог подумать?

Гуго немного помолчал, потом сказал:

– Одетта. Она так думает.

– Одетта из деревни? – уточнила Тави.

Гуго кивнул.

– А она откуда знает? – спросила Изабель. И вспомнила, как видела их с Одеттой возле рынка: он переводил девушку через улицу.

– Оттуда, что мы с ней друг друга любим. И хотим пожениться.

Тави и Изабель споткнулись на полушаге. Мартин остановился. Только Гуго продолжал идти, сжав кулаки.

– А твоя мать знает? – спросила Тави, догоняя его. Изабель с Мартином трусили за ними.

– Про мое чувство юмора? – спросил Гуго.

– Нет, Гуго, – сказала Тави. – Про тебя и Одетту.

– Да. Я ей сказал. Год назад.

– Так почему же ты до сих пор не женился? – спросила Изабель, поравнявшись с ними.

– Мать не позволит, – уныло ответил Гуго.

Изабель с Тави переглянулись, не веря своим ушам. Не было случая, чтобы Гуго говорил с ними так много, да еще с таким чувством.

– Гуго…

– Вот только не надо переводить все в насмешку, Тави. Не смей, – предостерег он.

Тави даже отшатнулась:

– Я… я и не думала.

– Одетта чуть ли не одна управляет постоялым двором своего отца. Наизусть помнит все заказы. А какой она готовит луковый суп – объедение! А яблочный пирог… да я бы с самим чертом сразился за кусочек ее пирога. Но моя мать твердит, что от слепой девушки на ферме толку не будет. Работать она не может, а значит, лишний рот, еще одна обуза. Она видит в Одетте только то, чего у нее нет, и совсем не видит того, что есть.

Тави с нежностью положила ладонь ему на спину.

– Этот мир и люди в нем – такие, как Тетушка или моя мать, – они делят нас по сортам. Раскладывают по ящикам. Вот ты будешь яйцом. Ты – картошкой. Ну а ты – капустой. Они говорят нам, кто мы есть сейчас. Что нам таким делать. И какими становиться.

– Потому что они боятся. Боятся того, какими мы можем стать, – сказала Тави.

– А мы позволяем им командовать нами! – сердито выпалил Гуго. – Почему?

Тави ответила ему печальной улыбкой.

– Потому что мы тоже себя боимся, – сказала она.

Четверых путников накрыло молчание, такое же глубокое и мрачное, как ночь вокруг них.