как можно осуществить наши замыслы, как вдруг все приготовления были прерваны неким новым происшествием.

* * *

Однажды мой друг Педро пригласил меня отужинать. Ему нездоровилось, и, чтобы избежать сквозняков, мы расположились в одном из садовых павильонов и наслаждались прелестью вечера и ароматом молодых апельсиновых деревьев. После еды я принялся читать для него вслух, ему понравился писатель, и я был рад всей душой, что окружающий мир с его предметами и идеями хоть на короткое время перестал для нас существовать. Дон Педро сидел спиной к двери, скрестив руки, не отводя от меня мрачного взора. Я читал с увлечением, не поднимая глаз от книги.

Вдруг услышал я душераздирающий вопль. Испуганно оторвался я от чтения. Педро, потеряв сознание, почти соскользнул с кресла на пол. Я едва успел подскочить, чтобы поддержать его. Какая-то дама стояла подле него на коленях, прижимаясь бледной щекой к его упавшей руке. Душа моя замерла: я понял, что это была Франциска.

Простояв некоторое время на коленях, она увидела, что Педро открыл наконец глаза, поднялась и поцеловала его бледные уста.

— О, успокойтесь, мой дорогой супруг! — воскликнула она порывисто. — Успокойтесь и простите женщину, которая пришла к вам в последний раз, чтобы затем навсегда с вами расстаться!

Он все еще не мог говорить, но протянул ей руку.

— Благодарю вас, супруг мой! — сказала она, поцеловав ему руку. — Но мне не хотелось бы вас вновь разочаровывать. Раскаявшаяся, измученная женщина, которая покинула своего соблазнителя прежде, чем быть утраченной для Вечности, просит вашего благословения!

Она вновь бросилась к его ногам.

— Нет же, Франциска, — возразил Педро. — Я принимаю эту кающуюся женщину, которая в искреннем порыве вернулась, вновь в мои объятия. Ах, я давно тебе все простил! И если угодно, я готов все забыть![142]

— Вы заблуждаетесь, Педро, считая, что я способна злоупотребить вашей добротой. Изгоните же меня из своего сердца!

— Отчего я должен так поступить, Франциска?

— Никогда не сможете вы вновь полюбить изменницу. Заключив меня в объятия, никогда более вы не почувствуете себя счастливым. Нет, мой супруг, я не хочу обманывать вас также и в будущем. Благословите же меня, и мы расстанемся!

Мой бедный друг был вне себя. Поразительная холодность и неумолимые слова женщины произвели в его душе борьбу между нежностью и гордостью, и я опасался, что борьба эта будет стоить ему жизни. Я вознамерился прийти к нему на помощь.

— Взгляните, мадонна, — обратился я к ней, — как бледен ваш супруг. Если вы явились, чтоб через эти ужасы совершенно его уничтожить, ждать конца вам осталось недолго. Но простите же мне беспокойство о его жизни, которую я научился ценить.

Я взял ее за руку, намереваясь увести, но она так крепко обхватила его колени, что не было никакой возможности ее поднять.

— Не отпускай меня, не простив, дорогой Педро! — громко воскликнула она. — Этот человек желает нас разлучить. Дай же мне свое благословение, и тогда я охотно оставлю тебя!

До сих пор в моей памяти звучат эти ужасные слова: «Дай мне твое благословение». Она не произнесла их спокойно, но выкрикнула дрожащим голосом; так издают свой предсмертный стон умирающие, умоляя небо о последней милости. Волосы ее разметались от охвативших ее ужаса и отчаяния; иные пряди упали на лицо, иные на затылок и, растрепавшись, спутались с одеждой. Черты ее выражали недвижный холод, который не передаст ни одна гипсовая маска. Выражение необыкновенного равнодушия, которого не увидишь даже в мертвом лице, противоречило ее отчаянным словам, — ужасающе бесстрастно смотрела она своему супругу в глаза, полные слез. Несчастный, которого покинули и силы, и мужество, сидел, охваченный нерешительностью, в своем кресле и неуверенно и вопрошающе взглядывал то на меня, то вновь на свою жену, что обеими руками удерживала его на месте.

— Ты не хочешь меня благословить, не хочешь простить меня, о мой дорогой супруг! — вновь заговорила она. — Так позволь же мне хоть одну-единственную просьбу!

— Я не могу благословить тебя, Франциска, — дрожа, отвечал он. — Лишь изменнице, которую берут и вновь отсылают прочь, дают благословение вместо проклятья. Но приди в эти нежные объятия, моя по-прежнему дорогая и вечно боготворимая жена. Наверное, я сам подтолкнул тебя к ложному шагу, позволь же мне искупить сию вину на твоей груди!

— Ах, Педро, неужто ты желаешь мне адских мук в твоих объятиях? Нет, мой супруг не столь ужасен!

— Мне хотелось бы избавить тебя от страха, Франциска. Твое отчаяние я обращу в любовь. Не совершай же большего преступления, чтобы исправить меньшее. Я был несчастлив, но надежда никогда не покидала меня. Неужто ты хочешь отнять у меня надежду, лишив тем самым всего?

— Успокойся, Педро; да, я должна лишить тебя надежды, чтобы подарить спокойное будущее. В сердце твоей супруги нет для тебя ни радости, ни утешения. Как могли бы тебя осчастливить непрерывные, вечные терзания? Если бы ты был ко мне милостив, я впала бы в неистовство и очарование твоей любви вознаградила стонами своего отчаяния! Нет, благослови же меня, Педро, либо исполни мою единственную просьбу.

— Какую просьбу, Франциска?

Она встала и подошла к садовой ограде. Я был настолько изумлен и взволнован, что не сказал моему другу в этот краткий миг ни слова утешения. Тут же она возвратилась вновь, неся на руках маленького мальчика, который доверчиво льнул к ней и ласкал ее. Ему было года два или более. Она с тревогой и нежностью прижималась к ребенку лицом, и в глазах ее можно было прочесть некую решимость.

— Педро, — сказала она, вновь опускаясь на колени, — взгляни на своего отца. Вот он. Подойди поцелуй его!

— Это точно он, мама? Он же со мной не разговаривает!

— Что это значит, Франциска? — спросил мой друг.

— Позволь мне только два слова сказать, мой супруг; тогда я уйду, благословляя тебя.

Грудь ее вздымалась от волнения. Помертвевшее лицо вдруг вспыхнуло и в течение некоторого времени полыхало алой краской. То, что она ему собиралась сказать, казалось, поначалу перевернуло всю ее душу, прежде чем отлиться в слова. Она дрожала как в лихорадке и стояла перед нами в страхе, как грешник перед вечным судилищем.

— Тебе известно, Педро, — заговорила она, — что я, когда ушла от тебя, уже носила под сердцем плод нашей любви. Тебя, наверное, огорчало,