о Газли. Дожил я до того, что звоню, а мне отвечают с другого конца провода: так ведь там же трясения… Просыпаюсь, как обычно, около трех. Снятся небесные крылатые кони, а на земле, под ними, идущие верблюды и застывшие лани. Такая картина, почти перевертыш. Сперва она стоит, повернутая не тем боком, и я долго, во сне, разглядываю образующиеся на ней полуабстрактные фигуры. Но никак не предполагаю, что это пустынный ландшафт с кипящим небом. Только пустота левой верхней части играет свою роль в обоих положениях холста и сохраняет свое значение, когда художник ставит его как надо. – Перевертыш? – Он недоумевает. После показывает кусочек пенопласта, типа брошки, с прорезанными насквозь фигурами верблюдов – вот как родился замысел. Он говорит, что работает над ней как над абстракцией, скорее всего используя знание об своем лице как модель. Делает наброски носа, предварительно выбивая его в туалете. Серебристая и гладкая в одном положении, она в другом оказывается довольно шероховатой, как Гоген, а не как Рерих, хотя сюжет очень близок к Гэсэровскому циклу работ последнего.

В связи с таким подходом к творчеству мы говорим об абстрактных рассказах, как трудно достать сборник абстрактных рассказов, трудно даже привести пример абстрактного рассказа, основанного не целиком на юморе, что мы отметаем, как не относящееся к жанру. Мне является, во сне, машинопись с одним таким, удовлетворяющим нашим, точнее – моим, требованиям, рассказиком, но там так все держится на цифрах, что, проснувшись, я не могу его записать. Это не Джойс, а скорее Сэнди Конрад, определенного периода. Действительно, адский труд подсобрать сборничек рассказанных абстракций, одному ему это не по плечу. Я же просто подхватываю стихи китайских древних поэтов, и когда, варьируя так и этак, исчерпаешь возможности переклички-подражания, иногда, редко, остается на сдачу еще чисто абсурдная идея. Это другой тип по сравнению с чисто абстрактным рассказом, но таким же коротким и лаконичным, как какое-нибудь пятистрочное стихотворение. Важно, что информативный смысл не исчезает в нем, как в абсурдистской прозе. Говорят, что по плану этого года выйдет сборник стихов западных поэтов, перекликающихся или написанных под воздействием восточных. Как Эзра Паунд в «Востоке – Западе» или как Адалис в том сборнике, что есть у Эллы с Кирой. Я сегодня спрашиваю Эллу по телефону, что нового с книгами, она отвечает – ничего, а потом рассказывает, что купила Гейне, на чешском, что ли, с иллюстрациями Эль Лисицкого. Вот тебе и ничего. Мы наелись за обедом пельменей, и поневоле вспоминаются старые времена до-Галецкие, когда из пельменей художники варили еще и суп и закусывали водочку по два восемьдесят семь этой похлебкой, и это было ритуальной пищей художников. Это было еще в те времена, когда Хвостенко работал как художник, и артистическая жизнь еще тогда кипела и била ключом. Надо пить, конечно, более крепкие напитки, чем бормотуха, но за последние годы я уже переквалифицировался. Но когда выпиваешь хоть «Стрелецкой» с пельменями, вспоминаешь поневоле прежние времена, и кажется, что от той диеты никакие подорожания и перемены не отучат. Эллочка приглашает в гости нас с Верой. Надо съездить. Уславливаемся на конец недели. Думаю о польских католиках, которым остается, в знак протеста против несогласия с ними правительственных сил, сидеть на хлебе с водой. Чувство солидарности у меня с Кирой, на которого Элла жалуется, что книги, покупаемые им, никто, кроме меня, не читает. Хочется сказать ей, что он собирает как бы монастырскую библиотеку для будущего дацана здесь. Все какие-то проблемы поэтические, как кажется. А завтра уже надо ехать в город, и хотелось бы зайти, конечно, в книжные магазины, да денег нет. Верочка дает червонец, но при нем список из семи или восьми пунктов, не считая вина, того, что нужно купить маме. И вот можно рассчитывать только на карманную мелочь, которая предназначена для пива и беломора, а книги тоже подорожали. Остается только ограничиваться книжками серии «Дороги к прекрасному», когда они попадаются.

Земля оттаивает под нашими окнами, в первый, кажется, раз вижу людей под зонтами. Дождей в этом году еще не было. Сегодня суббота, самый конец марта. В тумане птицы поют. Накануне вечером ездил к знакомым, они живут почти за городом. Обложившись планами издательств, пили чай с мятой и «Русский бальзам». Им уже приходят открытки на новые книги. Вот опять две надо выкупать, а что-то еще не выкуплено с прежних времен. Эллочка говорит, что над ней смеются в магазине, таких книг она назаказывала, а мы пытаемся ее урезонить и направить на верную мысль. Хуже, оттого что смеются, ведь книги не становятся. По-видимому, просто очень их много. В плане Кира отмечал название за названием – в плане издательства «Восточной литературы». Но, действительно, индийские тексты из Центральной Азии в переводах, или Бхагаватгита с комментариями Рамануджи. А он еще отмечает и книги по мусульманской культуре. Вот и набирается за год до сорока названий. На этот раз книги вышли, одна по монголистике – перевод Нейджи-тойна, а вторая – большая поэтическая антология из стихов индийских поэтов, вплоть до наших дней и классиков среднеазиатской поэзии. Элла собирается в отпуск, и, наверное, ей деньги нужны. Но чем я могу помочь? Она уже возвращаться будет, когда я что-то получу, а книги сохраняются только до шестого. Еще в плане есть книга Дагданова о чань-буддизме у Ван Вэя. У меня есть его статья на эту тему. Из-за тумана день кажется пасмурным, дома сумрак, полусумрак. Привез свою книжку о семьдесят четвертом годе, совсем, было, забыл, что это, но тотчас вспомнил, когда Кира достал ее из бюро – эрлевский отдельный переплетенный оттиск. Как я мог забыть ее – я помню, что у меня и своя такая была, да я ее Тане подарил. Но содержание подзабылось. Она небольшая, рядом с «Возвращением в семьдесят четвертый год», как статья-заявка. Я слушаю Эллингтона, почему-то уже вторую неделю слушаю его одного и читаю. Один я засыпаю неукоснительно, а к трем встаю, один или не один. До конца не дочитываю, оставляю немного непрочтенным, надо подумать. Но, кажется, в продолжении, если представить, что это первая глава, все уже переварено и сказано что необходимо. Я, конечно, не просто людей хотел развлечь, но большие цитаты из Завадской и Марко Поло служат и развлечением, отчасти. Кира говорит, что в журнале их опустили. Вот и получается, что записи семьдесят четвертого года – это статейка, а книга по ней была написана в семьдесят седьмом и последующих годах. Этот труд закончен, хотя