В этой стране только русские должны всегда сдерживать свои чувства, до немотивированного невыражения соболезнования, до невозможности проявлять человеческие чувства непосредственно. Другим нациям остается рыдать как бы за них, как бы сдержанны сами по себе они ни были. Вспоминаю, как в фильме о ташкентском землетрясении рыдали работники детского сада, где погибли все дети. Это были узбеки. Теперь тоже говорится о боли Газли, но нет понятия у нас о боли русского народа. В этом есть что-то от японского характера. Но современные японцы уже могут себе позволить поплакать в открытую, перед телекамерой, если у них, также во время землетрясения, погибли родственники. А русские еще нет. Это считается уделом художественных произведений, основанных на авторской выдумке. Впрочем, другим такая возможность тоже скупо отпущена. Но в этом чувствуется какой-то неумолимый прогресс. В конце концов призываются все быть мужественными.

Помню, как раньше женщины асфальтировали у нас улицы. Часто можно было видеть, как они просевали землю на наклонных ситах. На эту работу шли, видно, очень здоровые, но махать лопатой с землей смену в любую погоду никакого здоровья не хватит. Я ребенком чувствовал, как неудобно находиться рядом с такими каторжными работницами, а надо было ходить мимо, учить английский. В спецодежде, подчеркивающей в человеке только зад, они не обращали внимания на прохожих. Конечно, этот труд давно механизирован, но те, кто вырос под этим впечатлением, не могут забыть этого. И пренебрежения, которое выражали к их труду те, кто постарше. Не будешь учиться – пойдешь на такую работу. Это и есть образ землетрясения – здоровенная женщина с лопатой просеивает землю через сито.

Но сделать людей сдержанными в одночасье невозможно, а признать журналистов, пишущих на злобу дня, за опытных селекционеров и генетиков человеческих душ тем более невозможно. Подавление в человеке его природных свойств – уже этический недостаток. А у нас говорят о каких угодно недостатках, кроме недостатков этических. Я сам ушел на тяжелую работу, не понимая, как она не подходит для нездорового организма, и через несколько лет оказался законченным инвалидом. Правда, что-то позволяло людям доить меня как нацменьшинство, главным образом, из-за политических мотивов, и поэтому я имею только психиатрическую группу. Но со временем становлюсь, конечно, типичным инвалидом, этаким патологическим элементом живой среды. Противно и выходить на люди, вплоть до того, что и за вином ходить противно. Так не хочется участвовать ни в каких уличных дрязгах. Не хочется укладываться в их сознание. Хорошо, когда хлеб покупает жена, а от вина, кажется, так бы и отказался.

Но с «веселием Руси» не тут-то было. Привычка к сильным средствам сильнее. Так же вот и кино, знаешь, что нужен бы документализм, а нравится какой-нибудь «Бродяга» с музыкой Р. Шанкара. И ничего тут не поделаешь, никакой ташкентский кинофорум не поможет тебе в этом.

Землетрясение в двадцати километрах от острова Монерон, в Татарском проливе, слабое, трясло островок какой-то, которого нет на картах. Разрушений и жертв нет – четыре балла. Военный переворот в Гвинее, освобождены все политические заключенные. О судьбе премьера ничего не говорят. Национальный русский снег сошел, и началось японское время года. Понадобилось всего три или четыре теплых дня с начала этой недели, чтобы весь снег растаял. Теперь ходим по лужам и не боимся подскользнуться. Начало апреля хорошее. Переворот в Камеруне, но еще не точно. Камерун граничит с Чадом, тянется от озера Чад до Экваториальной Гвинеи.

Юрий Александрович Сенкевич рассказывает про землетрясение в Мехико. Говорит, что несмотря на то, что было двадцать пять толчков, город выстоял. Были разрушения, но то, что показывают, – испанские соборы – целы. Это было в семьдесят девятом году. Вообще же город расположен в сейсмически активной зоне. Недалеко вулкан. Землетрясения бывают периодически. Он рассказывает о новом строительстве. Вначале плетут железный, стальной, каркас дома, а потом его заливают бетоном, и вот это нетиповое строительство приносит свои плоды. Дома не разрушаются, а там есть и небоскребы. Больше в передаче об землетрясениях ничего нет. Показывают Турку – очень хороши пейзажи городские. Но вот в недавних передачах о Гаруне Тазиеве он рассказывал об очень сильном землетрясении, кажется, семьдесят пятого года, на Аляске. Скалы рухнули и каменной грядой перегородили ледник. Поднялась водяная волна высотой шестьдесят метров. Деревья на склонах гор смыты ровно по линии. Вообще-то он вулканолог, но попутно исследует и последствия землетрясений. Как только передачи о нем прошли, началось мощное извержение вулкана Мауна-Лоэ на Гавайских островах. Да и Газли тут же было. Я помню, в семьдесят шестом году в день землетрясения в Газли ко мне на Блохина зашли два человека из Пушкина. У них была трехлитровая банка домашнего пива, теобромин еще, кажется, тогда не мыли. Они просили продать кому-нибудь английское издание «Качки» Евтушенко, и Вера легко им это устроила. А на пятнадцать, что ли, вырученных рублей мы стали пить. Пили чуть ли не коньяк – не помню, но бутылка шампанского Вере была точно. Потом мы собрались погулять. Взяли еще портвейна и поплыли на пароходике-ракете в Кронштадт, думали там пересесть на пароход, идущий в Ломоносов. Что-то захотелось в Ломоносов, а прямого рейса не было – май. На подходе к Кронштадту мне показалось, что я увидел бурун на воде, там, где, должно быть, будет дамба. Но в Кронштадте нас не пустили дальше пристани, и мы смогли только купить билеты, и этим же рейсом пришлось возвращаться в город. Не помню, где мы выпили, но с пристани, уже в бессознательном состоянии, я отправился к маме на Ленина, на обед. Пришел, меня впустили в квартиру, а достать ключ от комнаты, никого не было, я уже не догадался и, пьяный до бессознания, просидел на стуле под телефоном много времени, пока не пришел в себя. Ночью, снова на Блохина, я слушал приемник. Около двенадцати. Наша станция передавала Бэсси Смит. У меня дверь была чуть приоткрыта, было душно, и вдруг соседка Нина ворвалась в комнату с целью выключить приемник. А слышно было и без того плохо – помехи, да и приемник расхлябанный. Я вскочил от неожиданности, и она с руганью отступила. Дверь пришлось закрыть, и почти сразу же, в двенадцатичасовом выпуске последних известий сообщили о Газли. Не помню, как рано или поздно я заснул в ту ночь. Но сразу же говорили о разрушениях, да я сам знал,