У него даже голос и интонации были те же! Я протянул двадцать долларов.

— Нет, это много, — замотал головой калмык. — Дай пятерку.

— Меньше нет. Бери.

— Ну, спасибо, братан! Встретимся еще раз — обязательно верну!

И Зула побежал в подземку. Я не стал спрашивать, как зовут русского калмыка и был ли у него брат-близнец…

Ольге стало жарко, она отодвинулась от меня, откинув край одеяла, из-под которого показалась красивая, полная грудь. Локоны темных шелковистых волос раскинулись по подушке, закрывая плечи и половину лица. Однажды она спросила — не осветлить ли ей волосы. Я сразу понял причину. Ей казалось, что вторую половину ее крови, чеченскую, выдают карие глаза и темные волосы (которые ей очень идут). Славянские черты лица, доставшиеся от матери, вместе со светлыми волосами, по ее мнению, защитили бы от ненужных вопросов. Конечно, она не могла забыть того детину из метро. А вскоре случилась еще одна история…

Ольга задержалась в фирме отца и попросила ее встретить на остановке. Путь к нашему дому лежит через длинный и мрачный подземный переход.

Внутри гадко похолодело, как только я сбежал по скользким ступеням, ведущим в подземелье, где сквозила безысходность, пахло сыростью и мочой. Ольга испуганно и безуспешно пыталась обойти троих парней, преградивших ей путь. Что-то лепетала, чтобы пропустили, но те глумливо гоготали, предвкушая веселье, тянули к ней руки. Защипало досадой грудь об оставленном дома «макарове». Трое, но не качки, примерно моей весовой категории. Не то что тот детина. Лет по двадцать — двадцать пять, хотя вряд ли это можно назвать преимуществом для меня. Вроде не пьяные, если только немного. Но обозленные, наглые. Отморозки.

— Тебе чего, мужик? — спросил самый высокий, с мимикой хорька. Определенно главный среди них.

— Это вам чего, ребята? Это моя жена. Дайте ей пройти, — я заметил, как при слове «жена» Ольга вздрогнула.

— А чем докажешь? Печать в паспорте есть? Мы проверим! — сказал другой, рыжеватый с веснушками, и все трое залились смехом гиен. Потеряв на время интерес к Ольге, они обступили меня. Веснушчатый со вторым, темным, его я даже не разглядел, встали по бокам. Длинный — передо мной.

Внезапно я успокоился. Потому что понял, что драки уже не избежать. В такие моменты лучше слушать свое тело и инстинкты, а не разум. Я уже знал, кому нанесу первый удар, второй, третий… Главное — вложиться в удары как следует, бить точно в цели. И еще — не поскользнуться, не упасть. Тогда уже не поднимешься, запинают ногами. Действовать надо очень быстро. Скорость решает все. Я говорил им что-то, что обычно говорят в таких ситуациях, все-таки пытаясь урезонить, но не рассчитывая на нормальный исход. При этом смотрел точно в центр груди длинного, стараясь не пропустить удар. Первой, еще до кулака, начинает движение грудная клетка. Затем плечи. В том, что именно «хорек» попытается ударить первым, я не сомневался. Он вел себя агрессивнее других и был на пределе. Наконец молния на его куртке пришла в движение. От удара я ушел вправо, но кулак все же чиркнул по моему левому уху. Вместо того чтобы ответить длинному, я, выпрямляясь, коротким крюком правой, что было силы, нанес удар прямо в нос рыжеватому, стоявшему слева от меня. И сразу — левым крюком — темному, что стоял справа. Рыжий с темным этого никак не ожидали. Длинный отскочил назад, а два его дружка рухнули на грязный пол. Не давая им очухаться, что было силы, как по футбольным мячам, я ударил ногой в лицо веснушчатому и сразу, тоже в голову — его приятелю, понимая, что, если дам им подняться, шансов защититься у меня уже не будет. Длинный прыгнул ко мне, но получил ногой в коленную чашку и кулаком в подбородок. Он отлетел к стене, но устоял. Двое на кафеле, захлебываясь кровью, еще пытались подняться, и я нанес еще несколько ударов ногами. Они затихли. Я почувствовал, как адреналин колючими пузырями вспенил мою кровь, словно шампанское. Знакомое звериное наслаждение от пролитой крови врагов снова шевельнулось где-то внутри. Оно пьянило и подначивало — давай, убей их! Они бы тебя не пощадили, будь уверен!

— Мужик, ты чё? Хватит, мы все поняли! — длинный закрыл лицо руками, когда я направился к нему. Ударил его не кулаком, а размашисто, основанием открытой ладони в левое ухо. Такой удар оглушает. Длинный потерял ориентацию и присел на корточки, хлопая глазами. Двое его приятелей лежали в лужах крови. Не шевелились. Уже выходя из перехода, я оглянулся: длинный, сидя на корточках, раскачиваясь из стороны в сторону, что-то бубнил своим приятелям. Они не отвечали ему. Что с ними стало? Не знаю. Хочется верить, что не взял греха на душу…

Только на улице я взглянул на Ольгу, которую тащил за собой, стиснув ее холодную ладонь. Она была в шоке, ее трясло. Ольга украдкой поглядывала на меня из-под выбившихся из прически каштановых прядей волос как-то иначе, по-другому, словно видела впервые.

— Ты очень жестокий, — только и сказала она дома, когда я смывал с ботинок чужую кровь. А на следующий день не пришла с работы. Позвонил Мансур и сказал, что Ольга поживет пока у него. Неделю я сидел дома — сильно вывихнул правую ногу, вкладывая в удары по отморозкам все силы, что у меня были, не чувствуя в тот момент боли. Нога распухла, наступать на нее я не мог. На работе сказал, что простудился.

Я не звонил Ольге, но через неделю она вернулась сама.

— Я все рассказала отцу. Он сказал, у тебя не было другого выхода, — она помолчала и добавила: — Я думала, ты другой.

— Какой другой?

— Не способный на жестокость. Неужели в этой жизни нельзя иначе? Или ты, или тебя? Неужели на Земле нет места, где никто никого не пытается унизить или уничтожить?

У меня не было ответа.

После случая в переходе Ольга как-то замкнулась, отдалилась от меня. Она увидела моего зверя, который вырвался наружу и напугал ее. Ольга пережила две войны и насмотрелась всякого. Но, уезжая в Москву, думала, что все ужасы и кошмары остались в прошлом. Мирная жизнь, которую она нарисовала в своем воображении, получилась совсем другой. Я не смог дать ей то, на что она так рассчитывала, — спокойствия и безопасности. Даже в обычном мирном городе. Она представляла, что Москва осталась такой же, как в ее детстве, — доктор Айболит лечит большого зеленого крокодила в «Детском мире» на Лубянке. Метро пахнет железной дорогой, а не мочой. Сладкая вата прилипает к нёбу и щекочет его, а бабочки порхают в груди от ощущения полной защищенности, которую давали ей мать с отцом, бабушка и дед, защищавший даже от микробов.

— Может, только ко мне все это липнет? Как проклятье какое-то, — говорила она часто одно и то же, — у девчонок знакомых ничего такого не происходит. Живут себе спокойно, радуются жизни. А со мной вечно что-то…

Конечно, можно купить ей машину, чтобы не ездила на метро и поменьше ходила по улицам одна. Теоретически даже нанять охрану. Но Ольга не этого ждала от новой жизни. Она настолько устала от агрессии, что не хотела терпеть ее совсем. Ни в каком виде. Ее искренне расстраивало, когда люди набрасывались друг на друга из-за случайно отдавленной ноги в транспорте. Она не понимала, как можно ненавидеть друг друга из-за такой мелочи. Уезжая из Грозного в декабре 2002-го, она навсегда вычеркнула для себя жестокость как одну из возможных человеческих реакций. Ей казалось, после всего что ей выпало, она имеет право не видеть зло.