Однажды, поздно вернувшись со съемок, я застал Ольгу в слезах. По-детски всхлипывая, она рассказала, что в метро к ней подсел пьяный детина с красным лицом. Какое-то время молча дышал на нее перегаром, затем спросил:

— Ты чеченка?

— Какое это имеет значение? — спросила Ольга.

— Я тебя спросил, отвечай! — ублюдок положил свою мохнатую лапу ей на колено и сильно сжал. От боли и обиды у Ольги выступили слезы.

— Я не собираюсь отчитываться перед тобой, убери руки! — Ольга сказала это, преодолев ком отвращения и отчаяние, достаточно громко для того, чтобы услышали окружающие. Но пассажиры прятали глаза.

— Если бы ты только знала, как я вас всех ненавижу! — сказал детина и, еще раз стиснув ее ногу, вышел из вагона.

Размазывая тушь по лицу, она показывала мне красные отпечатки его клешней чуть выше колена. Эта мразь посмела прикоснуться к женщине, которую я люблю!

— Ты понимаешь, я как изгой какой-то! Я и там чужая стала, как война началась, а теперь и здесь. Москва ведь мой родной город, я здесь родилась, почему я всегда должна кому-то что-то доказывать? У меня мама русская, а отец чеченец! И что в этом такого? — всхлипывала она, а меня душила бесполезная злость. Какой прок в злости, если не можешь отомстить? Сначала я подумал, что, возможно, обидчик Ольги воевал в Чечне. Что, если мы с ним там встречались? Но эту версию отмел сразу. Урод подошел не к здоровому чеченцу или чеченцам, чтобы рассказать о своей к ним нелюбви, а к беззащитной девушке. Вряд ли он там был.

В течение недели я под разными предлогами встречал Ольгу после работы в офисе Мансура, ее отца. На вопросы — почему не на машине — ссылался на пробки. В кармане куртки тяжелел тот самый «макаров», купленный у знакомого омоновца. Мы ездили в метро в то же время и по тому же маршруту, когда к ней пристал здоровяк. Я надеялся, он нам повстречается и Ольга узнает его. Она же думала, я просто стал больше уделять ей времени. Я понимал всю глупость затеи и не знал, что делать с этим уродом, если все-таки встречу его. Не стрелять же в него в метро? Но мысли о жестокой мести возбужденно щекотали мой мозг, заставляя чаще биться сердце, когда в вагон заходил кто-то рослый и брутальный. Внутри меня стал просыпаться зверь, дремлющий в каждом человеке. Весь вопрос в том, насколько хорошо ваш внутренний зверь дрессирован. Одним достаточно сущей ерунды, чтобы зверь выпрыгнул наружу. Другим требуются веские причины. Крайне важно знать, кто кому подчиняется — вы зверю или зверь вам? Всякий раз я старался повернуть Ольгу так, чтобы она заметила вновь вошедшего здоровяка, и внимательно следил за ее реакцией. Но мрази, чьи отпечатавшиеся пальцы медленно, с неохотой, сходили с ее ноги, меняя цвета от синего до бледно-лилового, всё не было…

Наконец, когда я уже несколько остыл и стал думать, что надеяться встретить этого типа в московском метро в многотысячной толпе по меньшей мере наивно, он появился. К этому моменту зверь внутри меня снова задремал, и потому в первые минуты я растерялся. Но то, что это был он, я понял сразу. Осознал. Почувствовал всеми клетками, когда встрепенулась, дернулась рука Ольги, которую я держал. Он шагнул прямо на нас, в открывшиеся двери. Здоровенный детина с широким и плоским, как луна, лицом. Далеко посаженные друг от друга, наглые глаза. Почти лысый череп. Черная короткая куртка, джинсы, заправленные в высокие черные ботинки. Скорее, косит под скинхеда, чем скинхед. Он тоже узнал Ольгу. Сощурился, бегло изучив меня, вразвалку прошел в конец полупустого вагона. Я почувствовал, как затрясло Ольгу, но она ничего не сказала мне. Боялась за меня, берегла. Мысли понеслись лихорадочным вихрем. Надо что-то делать! Целую неделю я ездил с Ольгой в метро с одной лишь целью. И вот, когда так неожиданно появился этот тип, я растерялся. Здоровяк поглядывал в нашу сторону из своего угла, ожидая — укажет ли мне на него Ольга. Было видно, что он абсолютно не боится, даже приготовился к такому развитию событий. Более того, ему любопытно, что будет дальше. Через пару станций он смотрел уже разочарованно, потом бросил пару презрительных взглядов в мою сторону, а затем и вовсе потерял к нам интерес. Но к этому времени я уже знал, что буду делать. Сделав вид, что на мобильный пришла смс, сказал Ольге, что меня срочно вызывают на работу. Я знал, что детина выйдет раньше, чем она. На «Крестьянской заставе» он стал продвигаться к выходу, а на «Римской» я вышел вместе с ним, смешавшись с толпой. Он долго шел по ярко освещенной улице вдоль ларьков с пивом и чипсами, затем свернул в темные дворы, побрел вдоль кирпичного забора. Я тенью следовал за ним, нащупывая горячий и влажный от вспотевшей руки «макаров». «Надо что-то делать!» — сверлила отчаянная мысль. «Этот урод лапал твою женщину!» Сразиться с ним в открытом поединке было бы глупой затеей. Он вдвое тяжелее меня и на голову выше. «Ни один рефери не свел бы нас в схватке на ринге», — вспомнились мне слова героя Ремарка из «Ночи в Лиссабоне». Но не стрелять же ему в спину!

Мужчины делятся на три категории: на тех, кому в жизни приходилось драться однажды, да и то в детстве, из-за ведерка в песочнице; тех, кто дерется постоянно (такие любят сам процесс), и тех, кто дерется лишь в случае крайней необходимости. Я отношусь к третьей категории. То есть драться в принципе умею, но не люблю. И мне прекрасно известно, что даже годы, проведенные в секциях бокса или карате, еще не гарантируют успеха, потому что драка в спортзале по правилам и драка на улице — это как пицца и борщ. И там и там могут быть овощи. Но блюда абсолютно разные. «Хочешь научиться драться в темноте — надо драться в темноте. Чтобы уметь драться в ограниченном пространстве, например в лифте, — надо драться в лифте. Чтобы быть готовым к уличной драке — надо драться на улице. Занятия в секции дают лишь общие представления. Главное — психика. У кого крепче нервы — тот и победит», — говорил мне мой тренер. Два года службы в Советской армии в смысле психологии драки научили основному в таких делах правилу: забудь о правилах и задуши в себе интеллигента, если хочешь победить.

Я поднял с земли кусок кирпича. Сжал в кулаке, что было силы, его острые края, почувствовав, как треснула кожа.

Начались мрачные гаражи. Самое место! Я стал сокращать дистанцию, приближаясь к верзиле. Он, видимо, что-то почувствовал и неожиданно повернулся. Мгновение прищуривался, затем оскалил клыки:

— А-а, ты? А сучку свою нерусскую где оставил?

До него оставалось метра два, не больше. Ничего не ответив, что было силы, я швырнул кирпич. Парень схватился за разбитое лицо, осел на снег. Через пальцы его рук густо потекла кровь. Я подскочил, нанес два размашистых удара кулаками в челюсть, потом ногами: в голову и грудь. Верзила тряс башкой, сидя на снегу. Было видно, что «поплыл», но старается держаться. Я достал «макаров», передернул затвор, приставил к его голове.

— Не на-до, по-жа-луйста, — растягивая слова, как контуженный, выдавил верзила.

Но, опьяненный кровью и адреналином, я уже не хотел останавливаться. Вдруг совершенно ясно осознал, что готов его пристрелить. Между мусорными баками и загаженными гаражами эта тварь найдет свою смерть, потому что посмела обидеть мою женщину. Я почувствовал себя животным, торжествующим над жестоким и сильным соперником. Мой зверь рвался наружу, хрипел и ликовал, требуя завершить начатое. Я хотел его смерти.