полной, говоришь?

– А чё?

– Ладно, подумаю.

– Тогда я за тобой забегу?

– Не надо. Я сам как-нибудь…

– Ну, я пошёл. С Рубином договорились одно дельце прокрутить на мотиках.

– Постой-ка, Тим. – Порохов схватил убегающего Тимохина за рукав. – А эта девушка… Ксения? Она что же, давно с Аргентумом встречалась?

– Что это тебя разобрало?

– Да так. Странно всё.

– Если интересно, тебе бы у Жорика спросить. Он с ней до армии кантовался года два-три. Любовь была – неразлейвода. Платоническая по юности. А с Серебряным она встречается с месяц. Не думала уже, что Жорик возвернётся, вспомнит. Разговор пошёл, будто нашёл тот где-то на стороне зазнобу круче. Вот Серебряный её и сманил. А тут Жорик нагрянул, как снег на голову.

– А правда, что беременная она?

– Чего не знаю, того не знаю. Со свечкой не стоял. Но думаю, врут бабы. Ксения девка степенная. За ней тут многие приударяли без Жорика-то. А она ко всем, как снежная королева.

– Вот аж как?

– Сам пробовал. – Тимоня улыбнулся над прошлыми своими потехами. – Не подступишься.

– А Аргентуму, значит, удалось?

– А ты спроси их, баб! – Тимоне и самому, видно, было невдомёк. – Аргентум жаден, как тот жид на ярмарке, а ей, говорят, бисер метал.

Тимоня давно убежал по своим делам, а Порохов всё стоял, задумавшись, у деревянного щита.

Двор его диковатой дачи был пуст, зарос за маленьким неказистым домиком сорняком и коноплёй, лишь посохшие деревья с ветками, словно металлические проволоки; захламлённый запчастями машин и мотоциклов гараж без ворот ещё напоминал о редких визитах хозяина. И всё грустило в запустении. Дворняга без имени, застрявшая было перезимовать по случаю, вытерпела лишь до весны и с первым теплом пропала. Даже кошки – и те не отваживались останавливаться на длительное жительство. Вдовец никого не прельщал.

После смерти жены Порохов и сам особенно не задумывался о серьёзных отношениях с женщинами. Двое малолетних детей воспитывались у тёщи. Он периодически навещал их в свободные дни, на большее не хватало. Если особенно разбирало, заглядывал к давним подружкам, где всегда находилась какая-нибудь шалунья. И этим обходился. Свою Светку забыть ему никак не удавалось. А он и не пытался…

Стемнело на земле. И луна уже плутала в чернеющих облаках на небе, когда Порохов вышел из дачного домика на порог, потянулся в дверях, постоял и поднял голову. Повыскакивали любопытные звёзды, таращась вниз, и тишина стояла такая, что ёкало сердце.

«Что это я, как девица на выданье? – повёл плечами Порохов. – Вроде на свадьбу собрался, а не замуж!»

Он хмыкнул, решительно захлопнул за собой дверь и направился к дожидавшемуся его мотоциклу. Руль «ковровца» поблёскивал в лунном свете. Пробирала внутренняя дрожь. «А нервишки-то не отжили ещё, – подхлестнул он себя. – Живое, значит, в тебе ещё что-то колышется. Ну будь, что будет!»

И он, вскочив на мотоцикл, ударил по стартёру и рванул ручку газа до упора. «Ковровец» взревел, не ожидая дикого обращения, взвился возмущённо с места на заднее колесо, и так, на одном этом колесе, неистовый наездник промчался всю тропинку между домами в дачном посёлке и огородами, пока не вылетел на пустынное городское шоссе. В пять-шесть минут Порохов подкатил к жилому кварталу, выбрал нужный дом и, подрулив к подъезду, посигналил. Ждать ему долго не пришлось. Из окна второго этажа высунулась взлохмаченная голова, и знакомый голос окликнул:

– Порох?

– Спустись, – позвал Порохов. – Дело есть.

Через минуту Жорик, босой и в майке, выпущенной на брюки, лениво сплёвывал семечки рядом, не вынимая рук из карманов.

– Чего?

– Один кукуешь? – спросил Порохов.

– А тебе что?

– Да так. Заехал вот, проведать.

Они помолчали. Жорик закончил с семечками, но не спрашивал, не интересовался, ждал. После того случая на стадионе Тимоня приводил Жорика знакомиться, но близко они не сошлись, косился Одоевцев, не сгорело ещё в душе пламя обид, да и болячки не совсем зажили. Порохов полез в спортивную куртку, достал сигареты, протянул.

– Закуришь?

– Бросил.

– И я не курю. – Порохов убрал пачку назад.

– А чего же носишь?

– Для разговора.

– Так говори.

– Не гони.

– Тогда пойду я. Там телик.

– Ты чего же? – Порохов поднял глаза на Одоевцева. – На свадьбу не идёшь?

– Нет.

– И не звали?

– И звали бы, не пошёл.

– Чего же так?

– Тебе какое дело?

– Значит, всё с Ксенией?

– Что вам всем надо от меня? Чего пристали? То один, то второй!.. – Жорика забило, голос его задрожал, начал срываться.

– Ты мне скажи! Всё или нет?

– Да пошёл ты! – Жорик развернулся и зашагал к подъезду.

– Всё? – бросил ему вслед Порохов, не унимаясь.

– Пропади она пропадом! – не оборачиваясь, махнул рукой тот.

– Запомни! Это твоё последнее слово! – крикнул ему в спину Порохов и не тронулся с места, пока Одоевцев не скрылся в подъезде.

* * *

Свадьба была в разгаре, когда Порохов подъехал к шатру, в котором веселились и пели. Он остановился рядом с входом, невидимый со света и прекрасно видевший всё сам, заглушил мотоцикл, облокотившись на руль, наблюдал, не стаскивая шлема с головы.

В шатре вовсю танцевали и горланили вразнобой. Магнитофон наяривал своё:

Жил да был чёрный кот за углом,

И кота ненавидел весь дом,

Только песенка та…

Столы были расставлены буквой «п». В середине этой вилки, за цветами и вазой с фруктами виднелась крепкая голова на толстой короткой шее. Это, не моргая, смотрел перед собой рыжий Аргентум. К нему то и дело подходили танцующие, наклонялись, что-то кричали, обнимали, теребили голову, лезли целовать макушку, пухлые щёки, хлопали по спине, по плечам. Аргентум кивал, пьяно улыбаясь, тоже что-то кричал в ответ, музыка заглушала все слова, но друг друга все понимали без слов и не особо нуждаясь в них. Мелькнули возле Аргентума знакомые лица: Рубин с Хамзой подошли к жениху с рюмками, чокнулись, погладили рыжую голову, что-то покричали, отошли; проскочил, куражась в танце с какой-то брюнеткой, Тимоня. Мадам Бовари, непохожая на себя, в пятнистой кофте с откровенно открытой спиной, перещеголяла всех: её едва оттащили от жениха, так она неистово его целовала, напутствуя в новую семейную жизнь.

На миг мелькнула круглая головка невесты и пропала, заслоняемая и цветами на столе, и танцующими, и целующими Аргентума. Порохов всё пытался увидеть её лицо, разглядеть глаза. Но не удавалось. Отвлёкся, когда сзади кто-то хлопнул его по плечу. Обернулся.

– Привет, Порох! – рядом стоял, лыбился Мякишев Вениамин, при галстуке в пёстрой рубахе и с сигаретой в зубах.

– Салют, Мякиш!

– Ты чего не там? Дожидаешься