но дело не только в этом. Разбойные нападения банды «ювелиров» до сих пор не раскрыты? А генералу потерпевшие начинают звонить. Удивляются, что их никуда не вызывают.

«Ну, поехали. Сейчас начнётся, – понурилась Панова. – Доконает меня этот недотёпа Свердлин. И я тоже выскочила! Вот уж действительно – прихоть случая управляет миром».

– Вы о «санитарах», наверное? – заёрзал сразу на стуле Фомкин. – О «ювелирах» вроде в ориентировках ничего не было.

– Сплюнь, Григорьич! – встрял тут же и Греков. – «Ювелиры», «санитары»! Какая разница! У нас в районе, Владимир Ильич, только один эпизод. Думаем, скоро нарисуются урки. Сцапаем. Как, Григорьич?

Фомкин быстро кивнул начальству:

– Работаем по всем версиям. Хорошо бы они ещё разок вылезли. У меня всё расставлено.

– Ты думай, что говоришь! – осадил заместителя полковник. – У него всё расставлено… Забыл, что у них наша пушка?

– Пушку они больше для маскарада берегут, – смутился Фомкин. – Вряд ли в ход пустят. Не дураки. Вышак светит.

– Кстати. При последнем разбойном нападении у ваших соседей оружие как раз было применено, – резко вставил в диалог Сараскин. – Мне докладывали дело на днях. С потерпевшей нам разрешили наконец побеседовать в реанимации. Она дала очень интересные показания. Изготовлен словесный портрет одного бандита, правда, в шапочке, но лицо запоминающееся.

– Вот блеск! – не стерпел Фомкин. – Чего же нам не передают? Боятся коллеги – снимем пенку, перехватим разбойничков?

– И выявлена загадочная особенность с ювелирными изделиями, что были похищены, – спокойно, будто не слышал, продолжал Сараскин. – Я бы сказал, это меняет направленность преступного умысла. Они не простые воры, в их действиях просматривается строго определённая цель.

– Мне казалось, что прозвище «санитары» они заслужили не только потому, что рядились в белые одежды и представлялись бригадой «скорой», – подала голос Панова.

– А чего же ещё? – хмыкнул Фомкин. – Они сами и заявляли в дверях потерпевшим, что по звонку приехали.

– Прозвище «санитары» им скорее подходит по объекту нападения. – Панова разгорячилась снова, не соглашаясь. – Вы проанализируйте, кого они грабили.

– Граждан… – Фомкин развёл руки. – Кого же ещё?

– Граждане эти особенные, – Панова даже привстала. – Простым языком выражаясь, «санитары» эти, как волки, выбирали выдающихся; все потерпевшие при больших деньгах. И похищены у них не гроши и шмотьё, а сплошь драгоценности.

– Великолепные ювелирные изделия, – добавил Сараскин, и Панова ему с благодарностью улыбнулась. – Изделия, надо отметить, в некотором роде специфичные. В большинстве своём коллекционные и старинные. Есть даже уникальные.

– Это что ещё? – не сдержался Греков. – Я ориентировку с похищенными драгоценностями на столе под стеклом держу. Что там за чудеса?

– Со слов потерпевших составили спецификацию драгоценностей. Эксперты сейчас работают по отдельным экземплярам похищенных украшений. Сделаны запросы в столицу. Возможно, понадобятся консультации с зарубежными специалистами. – Сараскин нагнул голову, пряча глаза. – Уточняем показания некоторых потерпевших. Я бы сказал, проверяем.

– Фаберже мелькнул? – Фомкин просиял, как пряник получил, и тут же изобразил уныние: – А нам не повезло.

– Ты это о чём? – Греков уставился на зама.

– У нас по делу сплошь ломбард отечественный и перстень какой-то завалящий.

– Перстень? – заинтересовался Сараскин.

– Перстень-печатка, товарищ подполковник, – подсказала Панова, – похоже, древней работы или искусная подделка. С латинскими символами или буквами. Короны просматриваются на квадратной печатке, кольцо слишком широкое и довольно тяжёлое, чтобы носить на пальце.

– Вы так рассказываете, будто в руках держали, – улыбнулся Сараскин.

– Потерпевшего мне допрашивать довелось. – Панова смутилась. – У меня в отделении следователи молодые.

– Это хорошо, Екатерина Михайловна! – подмигнул Греков. – За молодёжью будущее!

– Перстень необычный, – кивнул Сараскин Пановой. – Вы правы. Надо будет поработать с владельцем. Может, он расскажет об истории его приобретения. Печатка с латынью – это неординарная вещица.

– А вдруг и у нас в кон? – засуетился Фомкин. – Вот суматоха начнётся!

– Ты о другом подумай, Григорьич, – укорил Греков зама. – Максинов на контроль возьмёт. Шкуру спустит – не найдёшь!

– Я-то? Я враз тогда отыщу! – Фомкин весь задёргался. – Воров на уши поставлю!

– Так ставь! – ткнул его в бок Греков.

– В конце недели коллегия по нераскрытым преступлениям, – сказал Сараскин, наблюдая за начальником и замом. – Обсуждаться будут дела «ювелиров». Екатерина Михайловна, кто у вас ведёт следствие по этому делу?

– Капитан Косаревский. Но начинал молодой наш товарищ, Свердлин. Он и на квартиру к потерпевшей выезжал.

– Пусть подготовятся выступить. – Сараскин собрался прощаться.

– А можно мне, товарищ подполковник? – поднялась Панова. – Я начальник отделения, мне и…

– А дело знаете? – не дал ей договорить Сараскин.

– А как же.

– Договорились.

Жертва промысла

Лёвик Гольдберман с невинным прозвищем Жучок стал бояться одиночества. Не то чтобы помутился разумом или заболел. Его напугали. И случилось это при самых что ни на есть обыденных обстоятельствах, можно сказать, среди белого дня и даже в людской толпе двое суток тому назад.

Лёвик обнаружил за собой слежку!

Тогда ёкнуло сердце и онемела нижняя часть лица, он привалился к стене дома и готов был втиснуться в камень, но серый, как мышь, проныра, застигнутый врасплох, тоже обмер под его взглядом, но очухался раньше и юркнул в подворотню, а Лёвик перевёл дух и начал приходить в себя.

Он прохлаждался у озера, дожидаясь назначенного времени, чтобы идти по известному адресу. Чёрт дёрнул его заглянуть в магазин через дорогу напротив. И только он выскочил оттуда – на тебе! Этот тип!

Что делать теперь? Планы рушились. О какой-либо встрече и думать забыть! Всё летело к чёрту!

Он инстинктивно схватился за грудь, будто судорожно перехватило дыхание. То, ради чего эта встреча затевалась, болталось у него на груди. Он надел массивную цепь с крестом на шею, чтобы не грузить карманы, надёжнее и всегда при нём. А теперь драгоценный груз сковал ноги. И не одни ноги. Казалось, сердце перестало биться. Если его возьмут с этой реликвией – прямиком загремишь на нары. Как легкомысленны были его намерения! Так сгореть!

Лёвик ещё не осмыслил всю трагедию случившегося, не оценил грядущих несчастий, но понял главное: он на краю чудовищной пропасти. Впереди крах! Сейчас же бежать, спасаться, избавиться от ноши. Но не выбросить же! Бесценная драгоценность жгла ему грудь, но не настолько, чтобы её выбросить.

От одной этой мысли его душа опять затрепетала. Лёвик многое перевидал, но таких ценностей в руках никогда не держал и даже не слышал о них, хотя предки его сплошь по третье колено занимались тем, что отпечаталось в их фамилии, а сам он всю свою сознательную жизнь просидел в ломбарде, юнцом пристроенный сюда по протекции могущественного дяди Арона Соломоновича Мизонбаха. И теперь вляпаться в такую историю!..

Лёвика осенило внезапно. Он рванул на пристань,