поисках машины и уже собирался просить об использовании заброшенного и ветхого госпитального вагона, который стоял без дела во дворе первого города, когда мне предложили пойти к начальнику российской станции и обратиться с просьбой.

После неоднократных звонков другому корреспонденту, не получив ни поддержки, ни помощи, я был уже на грани того, чтобы решиться на поездку в одном из почтовых вагонов, когда обнаружил на подъезде тяжелый пассажирский вагон, в довольно хорошем состоянии, с тяжелыми железными решетками на окнах и дверях. Этот вагон, судя по надписи снаружи, был тюремным вагоном, который чиновники царского правительства использовали для перевозки политических заключенных из Европейской России в Сибирь в те времена, когда воля одного человека была выше 170 000 000. Этот вагон был своего рода бесполезной эмблемой старого порядка, и возможность путешествовать по Сибири в тюремном вагоне со свободой обычного гражданина имела свою прелесть, но на следующее утро, когда я снова обратился к начальнику станции, он сообщил мне, что накануне вечером один из чешских чиновников привез в город небольшой служебный вагон, и что если я снова обращусь в Чешский национальный совет, то смогу получить возможность пользоваться этим вагоном. После обращения к различным членам чешского штаба я и мой коллега получили разрешение на использование автомобиля. Генерал Гайда отдал приказ о том, чтобы его прикрепили к обычному поезду, отправляющемуся этой ночью в Омск. То, что после четырех или пяти дней постоянных усилий мне удалось получить "частный вагон", было достижением, которое могут оценить только те, кто пытался в стране, охваченной войной и гражданскими беспорядками, путешествовать в несколько лучших условиях, чем те, с которыми сталкиваются люди. После поисков военнопленных или багажников, которые помогли бы донести мои припасы до вагона, и после того, как они были надежно размещены на одном из спальных мест, я отправился на станцию, чтобы поблагодарить русского железнодорожника за его помощь, потому что я чувствовал себя очень обязанным ему. Еще не въехав в Сибирь, я узнал, что сигареты и сигары практически недоступны, и я взял с собой хороший запас того и другого. Войдя в его контору с несколькими пачками сигарет и табака, я спросил его через своего спутника, не разрешит ли он мне дать ему что-нибудь за его помощь, и он заметил, когда я стал вынимать пачки из кармана шинели:

"Я вижу, вы знаете русский обычай приносить подарки!"

Я продолжал вынимать из карманов ценные подарки и раскладывать их на столе, когда он улыбнулся и смутился, наконец заметив: "Спасибо, но я не курю". В офисе было еще несколько русских, и я предложил ему отдать табак своим друзьям. Затем я поспешно вернулся в свой вагон, только чтобы обнаружить, что за это время два офицера завладели им, а молодая русская девушка горячо спорила с чешским солдатом о том, кто должен быть носильщиком в поезде.

В России даже в революционных условиях принято, чтобы во всех специальных вагонах был носильщик. Молодая девушка получила задание от Ассоциации кооперативных проводников отвезти этот вагон во Владивосток и привезти его обратно. Чешский солдат имел письменный приказ от Чехо-Словацкого национального совета сделать то же самое.

Чтобы разрешить спор, мы заплатили девушке двадцать рублей за выход, а затем перешли в другое купе, чтобы решить вопрос с оформителями, которые заявили, что вагон принадлежит им. Этот спор носил гораздо более серьезный характер, потому что эти оформители получили номер вагона от чешских солдат, которые привезли его в Екатеринбург, и им было сказано, что если они спустятся и завладеют им, то это владение в России будет иметь десять пунктов закона. В конце концов мы положились на приказ, полученный от Чешского национального совета и от генерала Гайды, и предъявили ультиматум офицерам, сообщив им, что если они не оставят машину, мы обратимся в чешский штаб и добьемся их отстранения.

Уже поздно вечером, когда эти бытовые проблемы были решены, и мы удобно расположились в нашей личной машине с чешским солдатом в качестве охранника, когда молодая русская девушка снова появилась со своим свертком одежды и слезами на глазах, чтобы сообщить нам, что организация, на которую она работает, угрожает ей военным трибуналом, если она не вернет машину, не съездит во Владивосток и не вернет ее обратно.

Затем место нашей деятельности переместилось из вагона в штаб-квартиру Союза кондукторов, и сопровождавший меня корреспондент, который так прекрасно говорил по-русски, что мог спорить на все затейливые лады славян, отправился в штаб, чтобы уладить спор, а я пошел на вокзал, чтобы убедиться, что наш вагон будет прицеплен к полуночному поезду на Омск.

Оба мы отсутствовали несколько часов. Когда мы вернулись на площадку, где стоял наш вагон, мы обнаружили другую линию товарных вагонов и ни одного вагона, соответствующего описанию или номеру вагона, который мы оставили. Затем начались поиски нашего личного вагона, который мы уже были готовы отдать как потерянный двум офицерам, которым вечером был передан ультиматум. Идя по двору в одну из черных российских ночей, ибо все ночи не белые, как многие думают, мы тщетно искали каждый путь и, наконец, решили, что наша единственная надежда - это возможность того, что локомотив мог подобрать машину и прицепить ее к местному поезду на станции.

Мы вернулись в депо, где сотни беженцев ожидали возможности сесть на тот же поезд. Примерно через два часа после того, как поезд должен был отправиться, появился локомотив, который потянул наш вагон и товарный вагон через двор на первый путь, с которого отправляются все поезда. "Матусик, чешский солдат-охранник, был на борту. Наш багаж был надежно уложен на сиденья. Свечи были зажжены. Печка раскалилась докрасна, и, когда на термометре было еще сорок градусов ниже нуля, мы забрались в наш "личный" вагон, закутались в армейские одеяла и положились на удачу, что хорошо известные в России "котики" нас не потревожат. Но в ту ночь нам не давали спать не только толчки четырехколесного вагона, который в конце концов развалился, прежде чем мы достигли Харбина, и красные искры от дровяного локомотива, которые летали в воздухе и омывали поезд брызгами горящей гари!

В этом маленьком вагоне с единственным спальным местом, маленькой комнатой со столами для служебного пользования, кухней и умывальником, я путешествую от Уральских гор до столицы Маньчжурии с моим коллегой из "Нью-Йорк Геральд" и двумя чехо-словацкими солдатами. Один из них, "Матусик", должен был быть "охранником", носильщиком, камердинером и поваром, но ни одна из этих задач не соответствовала его профессии