или способностям. Все, что он мог делать, - это управляться с печкой и воровать уголь из вагонов и бункеров, когда мы ехали по стране. А поскольку никто из моих спутников не умел готовить, эта задача легла на меня. В течение семнадцати дней я готовил три, а часто и четыре блюда, от завтрака до полуночного обеда, для четырех голодных бродяг.

В начале нашего путешествия мы купили немного риса, меда, хлеба, масла и мяса на рынках Екатеринбурга и попросили кофе, чай и сахар в столовой Красного Креста. Рис был почти таким же дорогим, как платина. Мед стоил около двух долларов за фунт. Масло было недорогим для американца, но дорогим для русских. В Екатеринбурге я заплатил эквивалент тридцати центов за фунт, а позже по дороге я купил лучшее сливочное масло за девятнадцать центов. Соль нельзя было ни купить, ни выпросить. Кофе, чай и сахар были для сибиряков забытыми вещами. Единственный сахар, который я видел в Сибири, был на рынке вдоль железной дороги. Русский солдат принес одной из женщин пять фунтов. Где он его взял, он не сказал, и никто, похоже, не знал, но он продал его по два доллара за фунт.

С этими припасами мы отправились в Омск, где купили кур, гусей и лучшие куски говядины по цене от двадцати до тридцати центов за фунт. Продовольствие в Сибири казалось обильным, особенно между Екатеринбургом и Иркутском, но между этим городом на озере Байкал и станцией Маньчжоули в Маньчжурии люди умирали от голода из-за нехватки продовольствия. Это был еще один результат революции. В тех районах, где производилось продовольствие, его было много. В других районах, где жители зависели от продовольствия, доставляемого им из других частей Сибири, не было ничего. Это было еще одним свидетельством провала промышленной революции. До свержения Временного правительства в ноябре 1917 года в эти бесплодные районы завозили продовольствие, но после этого оно прекратилось, и от этого пострадали все: и богатые, и бедные, и трудолюбивые, и ленивые, ибо голод не делает различий между классами.

На протяжении всего маршрута по Западной Сибири мы без труда добывали всю необходимую нам провизию. Часто на рынках мы покупали жареного гуся, вареную свинину, жареную телятину и говядину, которые крестьянки приносили в депо, когда "регулярка", к которой была прицеплена наша машина, въезжала в города и поселки. Но было жалко ехать через те районы, где не было продовольствия, особенно когда было известно, что в разных частях Сибири хранятся огромные запасы продовольствия. Один из чиновников Сибирских кооперативов сказал мне, что на складах этих союзов между Иркутском и Владивостоком хранится масла на 20 000 000 рублей и сырья и других продовольственных товаров на 40 000 000 рублей. Эти запасы на 60 000 000 рублей не могут быть ни отправлены в голодающие районы Сибири из-за краха грузоперевозок, ни отправлены в зарубежные страны в обмен на промышленные товары, такие как одежда и бытовые товары, в которых нуждается русский народ.

Обратный путь к тихоокеанскому побережью был медленным. Иногда поезд делал сорок миль в час и задерживался от одного до семи часов на какой-нибудь станции. Поскольку наш вагон был последним из двадцати восьми, с нами часто ездил проводник, и от него мы узнали о неопределенности путешествия, об убийствах и грабежах, которые происходят ночью.

Всю ночь пассажиры толпились в плацкартных и купейных вагонах. Утром, на первой же остановке, они вылезали на снег и бежали, как заключенные, спасающиеся от стражи, к лачугам, где для путешественников держали кипяток. Заварив чай из кусков "чайного жмыха", состоящего из чайной пыли и какого-то твердого вещества, они бежали обратно в вагоны, ставили чайники в дверях и мыли лицо и руки в снегу. Пока не прозвучали три колокола - русский железнодорожный обычай объявлять об отправлении поезда, они оставались снаружи и забирались в свои "клетки" друг на друга после того, как поезд начинал двигаться. Между моим первым и вторым путешествиями по Сибири было подписано перемирие, и хотя Россия не была участником конвенции, окончание войны в Европе имело определенные последствия в Сибири. Одним из самых заметных изменений стал крах системы германской секретной службы, которая рухнула как карточный домик. В каждом сибирском городе существовала мощная и эффективная организация под главным руководством нейтральных деловых людей. В Омске начальником был швейцарец, в Екатеринбурге - австриец, в Хабаровске - швед, во Владивостоке - датчанин. Но что было очевидно по остаткам организации, так это то, что те, кому было доверено руководство этой работой, были опытными бизнесменами, и коммерция была основой, на которой строилась система. Это был не только симптом прошлого, но и предзнаменование будущего. Это было еще одним свидетельством того, что интересы крупного бизнеса связаны со старой немецкой военной машиной.

Хотя я встречал свидетельства большевистской пропаганды в Сибири на моем пути на Запад, я заметил ее явный рост после подписания перемирия с Германией, и представители чехо-словаков почти в каждом городе подтвердили рост большевизма. В Иркутске чешский комендант муниципалитета сказал, что большевики имеют самую сильную пропагандистскую организацию в Иркутске и, используя огромные суммы денег, получают контроль над большинством газет. Хотя меня удивило бы это заявление во время моей первой поездки, сейчас оно не поразило меня, потому что я наблюдал за небрежностью контроля за путешественниками в Омске и Екатеринбурге и узнал, как легко агитаторам ездить туда-сюда между большевистскими районами Европейской России и Сибири.

Через семнадцать дней, двигаясь со средней скоростью семь миль в час, пройдя через Читу, где генерал Семенов и его 15 000 казаков поддерживали свой террор, испытав такие неудобства в пути, с которыми я не сталкивался ни в одной из военных стран Европы, я достиг станции Маньчжоули, где в депо меня встретили члены Корпуса железнодорожной службы США и молодой лейтенант, которого подполковник Барроуз, начальник разведывательного отдела, направил туда в качестве наблюдателя.

По сравнению с Сибирью Маньчжурия казалась цивилизованной страной. Она была более оживленной, чем казалась два месяца назад. Улицы были заполнены китайцами и русскими. Рынки были переполнены всевозможными товарами. Табак был в изобилии. Сахар, чай, рис и другие продукты питания были в изобилии, а одежду можно было купить в любой лавке. Но главной радостью города для каждого путешественника из Сибири была городская баня, и в эту монополию чистоты я поспешил вместе с десятками других путешественников, которые уже более двух недель бродяжничали по России. В баню пришли десятки других граждан - китайцы, русские,