Семья имела мощные родственные связи: тетка принца была замужем за Карлом VI Габсбургом, императором Австро-Венгрии, одна из сестер была прусской королевой, другая – датской. Мать принца, Антуанетта Амалия, была также сестрой Шарлотты Христины – жены царевича Алексея Петровича. Таким образом, Антон и Петр II были кузенами. Принц Антон получил в юности блестящее светское и военное образование. Многие российские государственные деятели (Б.Х. Миних, А.И. Остерман, А.П. Волынский, А.И. Ушаков) отмечали его «классические дарования», начитанность, намерения быть максимально полезным новой родине. Не чужд ему был и юмор, критическая оценка собственной личности. Принц Антон легко смущался, заливаясь румянцем в разговоре, врожденное заикание при этом еще более усиливалось. «Я – пятый туз в колоде карт игральных», – такая фраза приписывается ему В.С. Пикулем. Действительно, Антон оказался лишним для страны, в которой постоянно мерз, даже летом, посторонним при дворе, где его травили фавориты, постылым для жены, постоянно ему изменявшей. Хорошо к нему стала относиться лишь Императрица Анна, уважавшая его за личное мужество, солидные военные знания, беспрекословное исполнение ее повелений.

От внимания историков ускользнул еще один аспект полезной деятельности принца Антона. Генералиссимус русской армии, он внес существенный вклад в победу над Турцией в войне 1735–1739 годов. Военная образованность и немецкая пунктуальность принца способствовали упорядочению работы тыла армии, в том числе, организации ее медицинского обеспечения. В начале боевых действий армия, после сражений Северной войны под руководством Петра I, утратив прежние навыки, испытывала серьезные трудности. Многие заветы государя и его «птенцов» были забыты. Не только лекарей, но и фельдшеров в армии не хватало. Полковые цирюльники брались проводить на поле боя сложные хирургические вмешательства – извлекали пули из ран, без необходимости ампутировали конечности, пережимая перед этим кровеносные сосуды с помощью конского волоса или накладывая примитивные турникеты. Возникшие раны присыпали пыльцой от сосен и елей для профилактики нагноения. Обезболивание достигалось 2–3 чарками водки перед операциями. Ранения грудной и брюшной полостей лечились только консервативно, наложением «пластырей». Полковые госпитали в походе не участвовали, они лечили больных в местах расквартирования войск. Поэтому полки сопровождались медицинскими чинами с запасом имущества. По возвращении из кампании армия привозила с собой больных и раненых и сдавала их в пограничные госпитали, где они лечились в течение зимы. Весной лазареты освобождались от раненых, отправляя выздоровевших в полки, не излеченных – в постоянные больницы. Не было ни системы подвоза, ни эвакуации раненых. Все необходимое «для жизни и боя», а также всех больных и раненых армия возила с собой. Обозы были огромными: в армии Б.Х. Миниха они состояли из 90 тысяч подвод. Санитарные потери в войне были представлены главным образом больными, потери ранеными были ничтожными. Стремление приблизить медицинскую помощь к раненым породило у талантливого медицинского администратора генерал-штаб-доктора П.З. Кондоиди идею подвижного госпиталя, обоз которого состоял из 2000 подвод. Госпиталь размещался в палатках, которые при его перемещениях свертывались. Проект был утвержден фельдмаршалом Б.Х. Минихом в начале 1738 года и реализован в кампании 1739 года, в конце войны. Результаты реорганизации сказались положительно: русская армия потеряла больными только 2000 солдат, тогда как в предыдущей кампании потери составляли около 30000 человек. Заболеваемость в армии, как и во всех армиях Европы, была очень высокой. По признанию Б.Х. Миниха, «походы в Крым и Бесарабию стоили 100 тысяч людей». Если учесть, что число убитых и пленных в русско-турецкой войне 1735–1739 года составляло всего 2000 человек, то остальные 98 тысяч были жертвами эпидемий. В борьбе с ними применялись карантинные заставы, отделение больных от здоровых, вывоз заболевших из очагов эпидемии в «мало населенные местности» (Будко А., Селиванов Е., 2003). Вспомним же добрым словом на этих страницах генералиссимуса Антона Ульриха Брауншвейгского, внесшего достойный вклад в организацию боеспособной русской армии в конце 1730-х годов, добывшей яркую победу над турками.

Ко времени бракосочетания принца Антона и Анны Леопольдовны, накануне прибытия множества зарубежных гостей, город усилиями властей был приведен в порядок. Снова начала функционировать система санитарного надзора, сложившаяся к концу правления Петра I, а затем забытая. Полиция следила за чистотой улиц, порядком на рынках, опрятностью торговцев. Меры и весы должны были быть «заорленными» (т. е. с государственным гербом – Ю.М.). Запрещалось продавать «нездорового какого съестного харчу и мертвечины». Полицейские должны были быть и дегустаторами, проверяя напитки на вкус, не разведены ли. В Регламенте Адмиралтейств-коллегии среди обязанностей профоса значилось смотреть, «чтобы не испражнялись мимо отхожих мест». Нарушителей заставляли чистить место преступления, а затем публично пороли морскими кошками (многохвостной плеткой – Ю.М.), то же наказание ожидало и любителей выливать помои перед домами, в каналы и реки. Словом, во дни Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны, во времена «Слова и дела» порядок в Питере был. Об этом вспоминал в своих мемуарах академик Бильфингер (Анисимов Е.В., 2003).

* * *

В Петербурге вскоре произошли крупные события. 17 октября 1740 года скончалась Анна Иоанновна. Родившийся 12 августа 1740 года сын ее племянницы объявлен был императором под именем Иоанна III[53]. Младенец, бережно завернутый в соболя, на огромной атласной подушке был перенесен в покои императрицы, под личный ее надзор. Здоровый и веселый, он проявлял завидный аппетит, питаясь молоком кормилицы. Фаворит покойной государыни, курляндский герцог Бирон, назначен был регентом Российского государства до совершеннолетия младенца. Но такое положение продолжалось недолго. В ночь на 8 ноября того же 1740 года Бирон был арестован, и мать царственного ребенка, Анна Леопольдовна, объявила себя правительницей. Со дня свержения Бирона Анна и ее супруг стали Императорскими Высочествами, – так звучал теперь официальный титул родителей императора.

Первую годовщину Иоанна, 12 августа 1741 года, Петербург пышно отпраздновал. По обычаю того времени в честь виновника торжества создавались различные аллегорические картины. Составление разъясняющих надписей на иллюстрации входило в обязанности Академии наук, и они писались обыкновенно немецкими профессорами, а переводил их на русский язык М.В. Ломоносов. Несмотря на то, что с восшествия на престол Елизаветы Петровны с особенной тщательностью уничтожались все государственные бумаги с именем императора Иоанна III, все-таки сохранилось «Изъяснение фейерверка и иллюстрации, которые в высокоторжественный и всерадостный день рождения всепресветлейшего державного великого государя Иоанна III, Императора и самодержца всероссийского, и прочее, и прочее, 12 августа 1741 года в Санкт-Петербурге представлены были». Одна из сохранившихся строк: «Россия умножения лета его императорского величества от Бога в глубочайшем смирении ожидает». Победа русских войск над шведами при Вильманстранде 23 августа 1741 года вдохновила Ломоносова на новую оду, в которой отец императора, брауншвейг-люнебургский принц Антон-Ульрих назван «Отца отечества отец!». А