Доброт чистейших лик вознес

Велику Анну в дверь небес.

Откуда зрит в России ясно

Монарха в лавровых венцах

На матерних твоих руках…

В этих строках М.В. Ломоносов повторил содержание золотой медали, выбитой по случаю кончины Анны, со следующим изображением: императрица возносится на небо; в то же время она возлагает царскую корону на младенца Иоанна, которого держит мать-принцесса. Мы не знаем, какой правительницей России стала бы Анна Леопольдовна. Можем лишь предположить, что страна продолжила бы сползание в зону полного «онемечивания», утраты национального достоинства, забвения того русского самосознания, которым всегда гордились первые Романовы, будучи патриотами своей страны.

Анна приблизила час своего падения странным поведением. По отзыву Фридриха II, она, «при некоторой трезвости ума, отличалась всеми прихотями и недостатками дурно воспитанной женщины» (Павленко Н.И., 1999). У нее абсолютно отсутствовали способности государственного деятеля. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на ее окружение. По свидетельству современника, наблюдавшего порядки при дворе, Анна Леопольдовна была женщиной беспечной и ленивой, значительную часть суток проводила в спальне вместе с фрейлиной Юлианой Менгден, занимаясь судачеством о придворных новостях. Пребывание в спальне позволяло правительнице быть непричесанной и одетой так, чтобы лишь прикрывать наготу.

Привязанность Анны Леопольдовны к Менгден удивляла современников. Один из них отметил, что страсть любовника к своей возлюбленной не идет ни в какое сравнение со страстью правительницы к фаворитке. Менгден отвечала преданностью. Она ради интересов повелительницы согласилась выйти замуж за ее фаворита графа Линара. Этим фиктивным браком (в августе состоялась помолвка с роскошным ужином из 74 блюд, на котором присутствовала правительница с супругом) пытались легализовать пребывание при дворе фаворита Анны Леопольдовны. Фрейлина впоследствии согласилась сопровождать свергнутую правительницу в ссылку, что не сулило ни радости, ни счастья. В январе 1741 года Анна пожаловала Менгден поместье в Ливонии, приносившее ежегодный доход в 140 тысяч рублей. Еще раньше, в связи с принятием Анной титула Великой Княгини, она пожертвовала фрейлине десять тысяч рублей.

Во время непродолжительного правления Анны положение иностранцев укрепилось еще более, нежели в царствование ее тетушки. Немцы заняли в государстве ключевые позиции: генералиссимусом стал Антон Ульрих Брауншвейгский, дипломатией заправлял вестфалец Остерман, Коммерц-коллегией руководил лифляндец, отец фаворитки барон Менгден, Карл Левенвольде был обергофмаршалом, саксонец Александр Курт Шемберг пребывал во главе горной администрации, руководителем Медицинской канцелярии и Лейб-медиком принцессы оставался уроженец Любека Иоганн Фишер[54]. Вместо того, чтобы опереться на опытных советников, 23-летняя правительница руководствовалась мнением своей недалекой фаворитки. Родом из Лифляндии, та получила деревенское воспитание, готовясь стать супругой какого-либо помещика, но случай вознес ее к вершинам власти, которой она распоряжалась, как домашняя хозяйка. Русских вельмож раздражало пристрастие Анны к иностранцам, невозможность проникнуть к ней для доклада. Если же удавалось добиться аудиенции, то у нерешительной правительницы затруднительно было получить резолюции – она предоставила все дела управления на усмотрение чиновников. Деловые разговоры ее легко утомляли, она без труда поддавалась сторонним влияниям, всегда имела грустный и унылый вид.

Природа все же наградила правительницу одним достоинством. По свидетельству Х. Манштейна (1875), «она была очень хороша собою, прекрасно сложена и стройна; свободно говорила на нескольких языках». Эти данные, ценные для частного лица, не покрывали главного недостатка – отсутствия склонности управлять государством и утруждать себя заботами, выходившими за пределы личных интересов. На горизонте возникла фигура нового Бирона. Им стал друг Анны граф Линар, саксонский посланник, снова появившийся в Петербурге. После обручения с Юлианой Менгден он отбыл в Саксонию устраивать свои дела, чтобы потом поступить на русскую службу. Маркиз Шетарди сообщил и некоторые подробности из интимной жизни супругов: «Правительница по-прежнему питает к своему мужу отвращение; случается зачастую, что Менгден ему отказывает входить в комнату этой принцессы; иногда даже его заставляют покидать постель» (Павленко Н.И., 1999). В этих условиях Анна Леопольдовна не оценила надвигающейся опасности. Кто только не предупреждал ее об угрозе быть свергнутой! Линар считал необходимым отправить Елизавету Петровну в монастырскую келью. Возлюбленная не согласилась. Тогда Линар предложил выслать из России французского посла. Однако правительница побоялась испортить отношения с Францией, и Шетарди остался в Петербурге. Граф Остерман со второй половины тридцатых годов был прикован к постели подагрой. Предчувствие беды заставило Андрея Ивановича решиться на отчаянный поступок: он велел одеть себя и отнести в покои правительницы, чтобы убедить ее принять меры против заговорщиков. Анна не вняла советам и вместо серьезного разговора принялась показывать Остерману новые наряды для младенца Иоанна.

Поведение правительницы объяснить трудно. Видимо, Анна Леопольдовна была уверена, что расположила к себе Елизавету Петровну дорогими подарками ко дню рождения и распоряжением выдать ей 40 тысяч рублей для погашения долгов. За сутки до переворота, 23 ноября 1741 года, Анна затеяла разговор с цесаревной, оставивший у собеседниц противоречивые чувства. Во время приема во дворце правительница встала из-за карточного стола и пригласила Елизавету Петровну в другую комнату, чтобы сообщить ей о готовящемся перевороте и совете арестовать Лестока. Цесаревна во время разговора проявила выдержку и незаурядное актерское мастерство. На упреки Анны она смиренно ответила, что никогда не имела в мыслях предпринять что-либо против нее и заверила, что верна присяге, а вопрос об аресте Лестока – во власти правительницы. Собеседницы настолько расчувствовались, что пролили обильные слезы примирения.

Министр Михаил Головкин и обер-прокурор Иван Брылкин советовали Анне немедленно объявить себя государыней, принять всю полноту власти. Она соглашалась с этими советами, и была даже назначена дата провозглашения императрицы Анны II – 7 декабря 1741 года, в день, когда ей исполнялось 23 года. Однако ночью 25 ноября Анна Леопольдовна проснулась от грохота солдатских сапог. За ней пришли. Есть две версии ареста Брауншвейгской фамилии. По первой Елизавета вошла в спальню правительницы и разбудила ее: «Сестрица, пора вставать!» В постели рядом с Анной лежала Менгден. По другой версии цесаревна, убедившись, что дворец блокирован, послала отряд гренадер на второй этаж арестовывать правительницу, а сама дожидалась внизу «благополучной резолюции и виктории». Увидев солдат, Анна вскричала: «Ах, мы пропали!» По всем источникам видно, что сопротивления она не оказывала, безропотно оделась, села в приготовленные сани и позволила отвезти себя во дворец Елизаветы, что стоял у Марсова поля, на месте нынешнего Михайловского замка. Один из современников рассказывает о скверном происшествии: незадолго до переворота при встрече с Елизаветой правительница оступилась и на глазах присутствующих упала перед ней на колени. Предзнаменование сбылось.

Антону Ульриху одеться не