– Слишком тяжелый груз, чтобы сваливать его на бармена, которого я едва знаю, – я киваю. – Понимаю.

Он массирует затылок.

– Я хочу сказать, всем нам иногда нужно распаковать скелеты прошлого. – Сглотнув, он бросает на меня внимательный взгляд. – Его хотя бы посадили?

Я медленно киваю.

– Да, он получил пожизненное. Пока мы разговариваем, он гниет в камере.

Мой отец не успел узнать судьбу Малкома, но это ничего бы не изменило. Отца терзало чувство вины, он чувствовал себя ответственным за то, что привел убийцу Эммы на нашу территорию, за то, что познакомил его с ней окольным путем. Я никогда не винил его. Никто не винил. Малком, и только Малком ответственен за то, что случилось с Эммой.

Но отец, черт возьми, не смог смириться.

Не смог.

Я думаю о том самом последнем дне в доме. Люси стояла на лужайке перед домом в мятных зеленых туфлях, в комбинезоне и футболке в цветочек. Она робко и печально махала мне рукой. Ее волосы были распущены и струились по костлявым плечам. Они были золотистее, чем сейчас, и становились еще более золотистыми под жарким июльским солнцем. До моего шестнадцатилетия оставалось три дня, и я понятия не имел, что мама увозит меня навсегда. Что она уже продала дом и отправила транспортную компанию забрать наши вещи позже.

Я понятия не имел, что вижу Люси в последний раз.

Если бы я знал, то попрощался бы с ней. Я бы поцеловал ее снова и сказал, что вернусь за ней.

Может, я бы вообще никогда не уезжал.

В итоге я все же приехал навестить Люси, но опоздал – она тоже покинула свой дом. На тот момент я уже находился на дне и потерялся в собственной утрате, поэтому воспринял ее отсутствие как знак отпустить.

Нэш рассеянно помогает другому клиенту, а затем, кивнув в знак благодарности, кладет чаевые в карман и поворачивается ко мне. Он колеблется, проводя рукой по своим взъерошенным волосам.

– Знаешь, когда больше года назад я потерял маму, то опустился на самое дно. Это был худший год в моей жизни.

Я поднимаю свой почти пустой стакан, как бы говоря: «Выпьем за это». Я сам был на его месте.

Я хочу спросить его, каково это было… чувствовал ли он то же самое, что и я. Каменистое дно, чистилище? Камни и шрапнели, проникающие глубоко под кожу?

– У меня был отличный психотерапевт, я старался не замыкаться в себе, делал все возможное, чтобы оставаться позитивным. Окружил себя хорошими людьми.

Мысленно я делаю заметки. Нэш, кажется, справляется с собственными демонами, так что, возможно, в этом всем есть смысл.

– Ничего не помогло, – вздыхает он.

Не важно.

Невидимая ручка перечеркивает мои мысленные пометки.

– Это забавно, но мне помогло… – Он замолкает, переводя взгляд на сцену, задрапированную приглушенными огнями янтарного и оранжевого цветов. – …ее пение.

Я застываю на стуле.

Люси.

По тому, как напрягаются мои бицепсы и сжимаются челюсти, он, должно быть, понимает, что задел меня за живое. Нэш качает головой, вцепившись пальцами в край стойки.

– Этот корабль уже отплыл, не волнуйся, – уверяет он меня. – Я просто говорю… Люси дала мне то, в чем я нуждался. Каждую пятницу она влетала в эту дверь, волоча за собой солнечный луч, и освещала это место. Настоящее волшебство. Все заметили, все почувствовали ее тепло. У нее есть дар, и это не просто музыка – это нечто большее. – Зелень его глаз затуманивается, в них просачивается нотка грусти. – В любом случае она видит только тебя, и я понял это в тот момент, когда ты был здесь в первый вечер и наблюдал за ней с того самого стула. Это было до боли очевидно, – заключает он. – Все в порядке. Мне повезло, что у меня есть такой друг, как она.

Сочувствие зарождается у меня в груди, вытесняя остатки ревности. Я провожу рукой по подбородку, почесывая щетину, и смотрю в свой стакан с разбавленной колой.

Уверен, что и в этом я облажался.

Она застала меня врасплох, и я вернулся к своим старым привычкам огрызаться и избегать ее.

– Мне жаль твою сестру, – искренне добавляет он, не сводя с меня глаз. – Ее жизнь оборвалась, и знаю, это может ощущаться как конец всего. Во всяком случае, я так себя чувствовал. – На его губах появляется грустная улыбка, после чего он возвращает свой взгляд к сцене. – Но так не должно быть. Каждый из нас может начать все сначала, просто нужно найти смысл жить дальше. Маленький стимул.

Глядя на него, я моргаю, все еще не понимая, зачем сюда пришел.

Но в то же время отчасти рад, что сделал это.

Наконец он произносит:

– Даже у трагедии может быть счастливый конец. Порой нам просто нужно заверить себя в этом.

Постучав костяшками пальцев по стойке, Нэш выпрямляется, и коллега быстро отводит его в другой конец бара. Несколько минут спустя он кладет передо мной счет.

– Спасибо, – бормочу я, все еще потрясенный его словами.

– В любое время.

Я расписываюсь на чеке, добавляю щедрые чаевые и кладу его на стойку. Мой взгляд падает на маленькую салфетку, которую он положил рядом.

Я хмурюсь, в горле застревает комок. Подняв взгляд на Нэша, теперь уже наливающего апельсиновый сок в амаретто в нескольких метрах от меня, я замечаю, что его внимание сосредоточено на чем-то другом.

Сглотнув, я двумя пальцами подтягиваю салфетку поближе к себе и перечитываю написанное.

«Извини, что не нашел лучшего совета, но твой счастливый конец кажется мне вполне очевидным. Посмотри направо».

Я поворачиваю голову.

На меня смотрит пустая сцена, на которой стоят только табурет и микрофон.

Там одиноко, как и у меня на душе.

Я уже собираюсь отвернуться, когда мой взгляд натыкается на что-то еще. Плакат. Я моргаю, вглядываясь в лист белой бумаги, прикрепленный скотчем к стене за сценой.

Это фотография Люси, с гитарой в руках и улыбкой на лице.

Я узнаю платье, которое на ней надето. Это осеннее платье ржавого цвета с маленькими белыми маргаритками на рукавах. Ее взъерошенные волосы ниспадают по рукам, а плечи выглядывают из-под топа. Снимок был сделан в тот вечер, когда я, стоя у края бара, наблюдал за ее пением, невольно околдовывающим меня. Люси нервно дернулась, когда наши взгляды пересеклись. Она запнулась, а потом все же закрыла глаза, собралась с мыслями и излила эту недосягаемую магию в комнату.

В меня.

Я мало что знаю о влюбленности, но