понос и рвота, но на кнопки вызова их обитательницы не жали, так что мы заглядывали к ним от случая к случаю.

А телефоны продолжали звонить. После того как в пятом боксе закончилось изгнание плаценты, и родильнице с ребенком сменили простыни, я подумала, что, возможно, стоит принимать один-другой вызов в промежутках между уходом за пациентками. Морвен, ассистентка, выбивалась из сил, стараясь отвечать на звонки.

– У меня пять случаев, которые ждут, что вы им перезвоните, – сказала она, когда я подошла к посту. – И еще одну без предварительного звонка везет к нам скорая.

Я поглядела на часы; после того как я в последний раз сделала заметку в карте о родах в 22:36, мое представление о времени размылось в сплошной туман. Ночное дежурство превратилось в какую-то бессмысленную, в духе Алисы в Стране Чудес гонку: мы со Стеллой яростно бежали на месте, никуда не продвигаясь, без всяких правил и без наград. К полуночи у меня сводило руки. Я не понимала, сделала уже что-нибудь или нет: в комнате ожидания сидело еще больше пациенток, чем в начале смены, женщины ходили туда-сюда вокруг рядов стульев, а их спутники не моргая прожигали меня глазами, кипя от немой ярости. Я взяла трубку одного из телефонов.

– Приемное, акушерка Хэзард, могу я вам помочь?

С мрачной иронией я подумала, что наше стандартное приветствие как нельзя лучше подходит к ситуации. «Могу я вам помочь? А что если не могу?» Я подавила смешок.

– Это Рона. Звоню узнать статистику.

Рона была старшей сестрой роддома и собирала данные по новым поступлениям во все отделения и о количестве свободных кроватей.

– Рона, у нас восемь пациенток в боксах и… я даже не знаю сколько еще в очереди.

Я заглянула в комнату ожидания. Женщина с ярко-розовыми волосами тыкала в меня пальцем и кричала что-то своему партнеру, мускулистому парню в майке лимонно-желтого цвета, который тряс вендинговый аппарат, безуспешно пытаясь вытряхнуть застрявшую шоколадку. Он зарычал от ярости, и женщина закричала еще громче своим небрежно накрашенным малиновой помадой ртом. Цвета показались мне слишком яркими, лица – искаженными, тошнота подкатила к горлу комком пищи, проглоченной в обед и до сих пор не переваренной желудком.

– Я не знаю, как мы сможем уйти на перерыв при такой загрузке, – сказала я в трубку.

– Есть хоть какой-нибудь шанс, что кто-то придет нас подменить?

– Похоже, что нет, – ответила Рона. – Во всех отделениях нехватка персонала, мне неоткуда вызвать замену. Простите.

– А можно хотя бы отправить пациенток со схватками в родильное? Одна вообще уже родила.

– Там все места заняты, а последняя свободная акушерка только что ушла в операционную, на тяжелое кровотечение. Мне очень жаль.

Тошнота карабкалась вверх едкой волной желудочной кислоты. Сердце колотилось как сумасшедшее, руки словно иглами кололо. Я присела у поста, придерживая трубку возле уха плечом. Морвен, разговаривавшая по второму телефону, жестами указывала то на меня, то на него. Я покачала головой.

– Рона, – начала я. Но что я могла сказать? Мы обе ничего не могли сделать.

– Похоже, надо закрывать госпиталь.

Она тяжело вздохнула. Закрыть госпиталь на прием и отправлять женщин в другое родильное отделение было крайней мерой, к которой прибегали, когда начинался самый что ни на есть ад, и все койки в госпитале были заняты, вне зависимости от того, хватало для их обслуживания акушерок или нет. Такое случалось крайне редко, и руководство госпиталя старалось любыми средствами избежать закрытия, поскольку оно влекло за собой серьезные штрафы и, в большинстве случаев, плохой пиар. Никто не хотел брать на себя ответственность за последующий хаос.

– Ты не хуже меня знаешь, – ответила Рона, – это не я решаю. Госпиталь можно закрыть, только если все койки заняты. А у нас пока не такой случай.

– Но это же опасно, – запротестовала я. Голос мой звучал слабо, и даже мне самой казалось, что он доносится откуда-то издалека, словно говорит космонавт, связавшийся с центром управления по радио с другой планеты.

– Мне очень жаль, – сказала Рона. – Я знаю, вы делаете все, что можете. Но правила писала не я. Я позвоню, как только появятся новости, и если смогу отправить подмогу, то отправлю.

Она повесила трубку.

Я откинулась на спинку стула. Передо мной все извинялись – Бетти и Мэдж, потом Рона, – но за что и с какой стати? Мы не контролировали ситуацию. Количество персонала, количество мест – все это предопределялось не нами, а положением звезд… ну, или служащими какого-то министерства, расположенного далеко-далеко, которые постарались как-то распределить скудное государственное финансирование, в то время как люди по всей стране продолжали размножаться. Воды отходили, выливаясь на пол ванной, дети ворочались в матке, мужья неслись на красный свет, пока их жены стонали и тужились на заднем сиденье машины. В городе пульсировала жизнь: неукротимая, угрожающая, вечная. У меня закружилось голова, перед глазами поплыли черные круги. Я поморгала, и темнота вроде бы отступила, но сердце заколотилось еще чаще.

За время работы я успела хорошо познакомиться с этими ощущениями: пульс зашкаливает, руки немеют, ладони покрываются потом, а в груди нарастает чувство всеобъемлющего ужаса. Опять паническая атака? Почти наверняка. Ведь это же совершенно естественная реакция на работу, где главное требование – постоянная «включенность», вечная настороженность и способность замечать признаки приближающегося кризиса. С того самого утра – много месяцев назад, – когда Триша в слезах выскочила из раздевалки, практически от каждой акушерки в нашем отделении я успела услышать рассказ о ее собственном опыте эмоциональных срывов. Некоторые делились подробностями за чашкой кофе на посту, кто-то – в слезах в сестринской. Сотрудницы массово сидели на антидепрессантах и бета-блокаторах, а если кто-то говорил, что не принимает ничего для поддержания психических сил, это было скорее исключением, чем нормой. Даже Стелла – наша спокойная, сдержанная Стелла – недавно вскользь упомянула о том, что глотает таблетки уже много лет и без них практически не может функционировать. И тут она собственной персоной появилась возле поста, где я сидела, в белом прорезиненном фартуке, забрызганном кровью.

– Это какое-то безумие, – сказала она. – Нам надо куда-то переводить пациенток, или у нас будут рожать прямо перед дверями.

Я открыла рот, чтобы сказать что-нибудь ободряющее, или мрачно пошутить, или попытаться как-то ее поддержать, но слова застряли у меня на языке.

– Стелла, – пробормотала я.

Казалось, зубы мешают языку шевелиться во рту. Я поглядела вокруг: на стопки бланков входящих звонков, на часы на стене и пустые банки из-под энергетиков, оставленные давно ушедшими сотрудницами дневной смены. Я не понимала,