в его наезды нам не удавалось толком пообщаться: причины могли быть как приятными – например, мои дети, так и не очень – усталость от смены часовых поясов или плохое самочувствие. Я уже не помнила, когда мы в последний раз вели с ним спокойные, неспешные разговоры. Они приносили мне подлинную радость. Отец был тем человеком, который в каникулы будил меня по утрам, принося черничные маффины и яблочные слойки, потому что их я любила больше всего; он рассказывал мне перед сном длинные истории про девочку – одновременно шпионку, ниндзя, рок-звезду и гениального ученого, – чьи приключения непременно заканчивались полной победой и всемирной славой. Сейчас он нуждался во мне и хотел, чтобы я что-то ему рассказала. Я же думала только о работе и о любви – любви к женщинам, порученным моим заботам, и любви к отцу, – поэтому постаралась вспомнить самое интересное, что могла ему рассказать.

В следующие несколько часов, пока солнце садилось и по нашему зашторенному боксу протягивались длинные тени, я рассказывала отцу о женщинах, попадавших к нам в приемное: о первородящих, в полном ужасе от усиливающихся схваток, о даме, спокойно подошедшей к посту дежурной, хотя ее брюки уже обтягивали показавшуюся головку ребенка. Рассказывала о родах: легких и радостных или долгих и мучительных, после которых у меня несколько дней все болело, а на бедрах оставались синяки. («Упритесь ногами сюда, – часто говорила я пациенткам, – так у вас будет, от чего отталкиваться».) Я рассказала ему об Элеанор и ее трудном пути к материнству, об идеальной красавице Яс, которой я заботливо промывала швы. В подробностях описала Пей Суан с листом бумаги, повествовавшем обо всех ее страданиях в стране, посулившей ей лучшую жизнь.

Отец слушал меня в полном молчании. Медсестра зашла, чтобы забрать пустой мешок для внутривенных вливаний и вытащить иглу, потом выскользнула из палаты так же незаметно, как появилась. Небо за окном стало синей, жара спала; казалось, город потягивается и вздыхает с облегчением. Уголком глаза я замечала оживившееся движение на улицах и покачивание древесных крон.

– Эти истории просто феноменальны! – воскликнул отец.

А потом решительно добавил:

– Ты должна написать книгу.

– Серьезно?

Его энтузиазм меня удивил. Раньше отец демонстрировал вежливый интерес к моей работе, но всерьез она его не трогала – а может, я сама не давала ему шанса, не делилась подробностями, ограничиваясь разве что забавными случаями или шуточками, считая, что мой профессиональный мирок не заслуживает особого внимания в остальное время помимо двенадцатичасовых дежурств.

– Серьезно! – ответил отец. – Люди должны узнать об этих женщинах, и о том, чем занимаются акушерки. Это же… это же потрясающе.

Я не рассказала отцу о том, что работа сделала со мной: о колотящемся сердце и ночных кошмарах. Впервые за долгое время я отказалась думать о тяготах и страхах. Я почувствовала себя гораздо лучше, благодаря этому голосу у меня в голове и времени, проведенному с человеком, чья любовь распространялась гораздо дальше свежих маффинов и сказок на ночь, благодаря искреннему восторгу, с которым он воспринял мои слова. Я хотела запомнить это чувство, уцепиться за него, и пронести его с собой весь путь до моего госпиталя, в моей стране, которую я сама выбрала, чтобы в ней жить и работать.

Позднее на той же неделе, когда химиотерапия закончилась, и мы с отцом попрощались, уткнувшись друг другу в шею и шепча нежные слова, я сидела у окна самолета и смотрела, как мигающие огоньки родного города растворяются в ночи. Табличка «пристегните ремни» погасла, я разложила перед собой столик, достала из сумки блокнот и ручку и начала писать.

Голгофа

Шаги, которые вы слышите, – мои.

Я бегу по коридору с мешком крови нулевой группы, резус-отрицательной, зажатым под рубашкой у живота. В приемном пациентка с сильным кровотечением, и я надеюсь, что тепло моего тела доведет хранившуюся в холодильнике кровь до приемлемой температуры, прежде чем ее начнут переливать женщине с восковым лицом, лежащей в третьем боксе в окружении врачей и медицинских аппаратов. Не обращая внимания на удивленные лица, попадающиеся на пути, я прижимаю мешок к животу, молясь о том, чтобы женщина продержалась до моего возвращения.

И это тоже мои шаги: шаркающие звуки разношенных кроссовок, в которых я выхожу из госпиталя после тяжелой смены. Я мечтаю скорей увидеть семью, и с не меньшей силой мечтаю скорей нырнуть в спасительный сон. Я прохожу мимо скульптуры беременной – на животе у нее густой слой голубиного помета, лицо, как всегда, невозмутимое. Мне приходится петлять между разбросанным у здания мусором, пятном желеобразной рвоты, сигаретными окурками и пакетами от чипсов, валяющимися вокруг урн. Я не представляю, как вернусь сюда на следующий день, но точно знаю, что вернусь.

К моменту, когда вы читаете книгу, я проделала этот путь тысячи раз. Написала в уме тысячу заявлений об увольнении, но ни одного – на бумаге. Работа продолжает отнимать у меня все силы, выпивать все чувства и даже, по временам, здоровье. Но одновременно она продолжает показывать мне, каким прекрасным может быть человек: сильным, величественным, бесстрашным и мужественным перед лицом боли и горя. Женщины, о которых я забочусь, научили меня дарить и принимать любовь, одерживать верх над враждебностью, а порой признавать свое поражение и с достоинством принимать утраты. Вот почему я возвращаюсь. Я остаюсь – формально на данный момент, и навеки в своем сердце – акушеркой.

Моя верность профессии отнюдь не уникальна, и мое мастерство тоже. Я не лучшая акушерка на свете – даже не близко. Я работаю достаточно давно, чтобы иметь свое мнение, но все же мало, чтобы обрести тяжело дающуюся мудрость, свойственную моим старшим коллегам. Я не могу претендовать на то, что выражаю мнение всех акушерок по всему миру. Наверняка мой опыт имеет немало общего с опытом других, но есть ведь и акушерки, работающие в совершенно другой обстановке, чье отношение к будущему нашей профессии не такое сложное. Должны же быть на свете акушерки, которым работа дарит покой и удовлетворение, чьи отделения отлично снабжаются и не испытывают недостатка в персонале, которые могут – каждое дежурство – оказывать услуги по высшим стандартам, к которым мы все стремимся. Вот только я пока таких не встречала. В современных условиях недостатка мест в больницах и нехватки рабочих рук такие акушерки – фигуры мифические, Пегасы нашей профессии, с крыльями, посыпанными волшебной пылью, о которой нам, простым смертным, остается только мечтать.

Ради женщин, вместе с которыми