— Ты ответа будешь спрашивать, сявка? — презрительно поинтересовался один из нападавших, приближаясь к Сильве и стягивая с головы маску.

Этим он давал понять, что не собирается прятать лицо, и этому могло быть только одно объяснение: бандиты не опасались возмездия. Сильва почувствовал наползающий ужас. Его убьют? Его дни сочтены? Все кончено? Миг торжества на вершине — и бесславный конец?

— Я Сильва, — произнес он надменным тоном, давшимся ему, видит бог, нелегко, очень нелегко. — Кто ты будешь? Назовись.

Говоря, он повернулся боком, чтобы со стороны не было видно, как его рука опустилась в карман за пистолетом. Собирался ли он стрелять? Сильва пока что не знал, но с пальцами на рифленой рукоятке он почувствовал себя увереннее. Насколько это было возможно.

Бандит повернулся к своим и весело спросил:

— Слыхали? Он тут чего-то требует, он тут права качает, баклан вафельный! — Стальные глаза бандита снова уставились на предводителя спортсменов. — Ствол из кармана вынул! Ну? Уши заложило, чухан?

Сильва достал пистолет и застыл, не зная, что делать дальше. Бандит забрал у него оружие и направил ему в живот свой собственный ствол.

— Не стреляй! — быстро произнес Сильва. — Видишь, рядом со мной чувачок стоит? Он мне двести двадцать штук баксов торчит. Я собью с него, клянусь. Тогда и побазарим.

Бандит перевел взгляд на Алика, который до сих пор держался так незаметно, что ухитрялся не привлекать к себе внимания.

— Это правда?

Кишки в животе Алика перекрутились и свились в узлы. Его лоб покрылся испариной.

— Да, — пролепетал он. — Я ему уже двадцать тысяч заплатил. Они у него в кармане.

Вокруг Сильвы стояли уже трое бандитов, все с открытыми лицами. Они забрали у него деньги и спросили спортсменов, хотят ли те поменять масть на черную, воровскую. Один отказался и был убит выстрелом в упор. Потом черед дошел до Сильвы. Его уложили на пол, заставили отжиматься, а потом, насладившись видом поверженного и униженного врага, продырявили пулями.

Таков был бесславный конец организованной преступной группировки, именовавшей себя «Бульдогами».

Внешне Алик Осипов выглядел как прежний Алик Осипов, хотя и помятый изрядно, посеревший лицом и заметно упавший духом. Внутренне это был совсем другой человек. Он больше не помышлял о совершенстве и прочих отвлеченных понятиях, никак не связанных с сохранением жизни. Больше его в данный момент ничего не интересовало и не волновало. Не до жиру, быть бы живу, как говорится. Какая душа, к чертям собачьим, когда тело сковано смертельным ужасом!

Его не пришлось конвоировать и подталкивать. Он шел сам — не шагал, семенил, всем видом своим выражая готовность выполнить то, что ему скажут. В открытый багажник полез резво, совершенно добровольно, не упираясь и не препираясь. Его предупредили, чтобы не вздумал обмочиться или обгадиться по дороге. Он пообещал, что такого с ним не случится.

Крышка захлопнулась, Алик очутился в полной темноте, будто бы похороненный заживо. Машина тронулась, его затрясло, закачало. В нос били запахи выхлопного газа и бензина. Все силы Алика уходили на то, чтобы цепляться за борта и перебарывать рвотные позывы. Он не думал, хотя подумать было о чем. Например, найти способ вырваться из плена или придумать, как раздобыть недостающие сто пятьдесят тысяч. Пока что у него их не было, потому что он не заполучил в свое распоряжение родительские капиталы. Бандиты забрали его только по той причине, что видели в нем денежный мешок. С другой стороны, если взять и заплатить им, то где гарантии, что они не избавятся от Алика за ненадобностью?

Нет таких гарантий. Так сказал себе Алик Осипов и обнаружил, что к нему вернулась способность мыслить. Это был обнадеживающий фактор. Пока у него имеется голова на плечах, а в голове той — совершенные, отлаженные мозги, нельзя падать духом. Разве Алик не умнее всей этой блатной швали, разве не хитрее? Он справится, он выкрутится, он будет жить и процветать, когда его враги будут гнить в земле.

Хотя самообладание возвратилось к Алику, он благоразумно решил не показывать это бандитам. Пусть видят в нем жалкое ничтожество, лишенное воли к сопротивлению. Чем беспомощнее он будет в их глазах, тем больше шансов освободиться у него появится.

Выбравшись из багажника, Алик заглянул в глаза одному из бандитов и спросил:

— Вы ведь меня не убьете? Я не спортсмен, не один из них.

— А то не видно! — процедил бандит. — Да не трясись ты, как холодец. Переставляй копыта!

Светало. В серых сумерках были видны длинные одноэтажные строения без окон. За оградой из жердей темнел вытоптанный до голой земли четырехугольник размером с волейбольную площадку. Воняло испражнениями, но не человеческого, а животного происхождения. При всем своем незнании деревенской жизни, Алик догадался, что находится на какой-то животноводческой ферме. Длинные здания, как он решил, были коровниками или конюшнями.

Имелись здесь и жилые дома, расположенные чуть дальше, на заснеженном пригорке. Машины не смогли подняться по обледенелой колее, поэтому приехавшие направились туда пешком.

Еще три года назад здесь действительно находилась ферма по разведению свиней и цеха для разделки туш и переработки мяса. Потом хозяин разбогател и стал наезжать в город, чтобы порезвиться с девочками в кабаках и клубах. Одна такая девочка рассказала подругам про щедрого клиента, швыряющегося деньгами. Слухи дошли до сутенера, который состоял в ОПГ Горбатого. Для богатого свиновода история закончилась тем, что его убили и отдали на съедение его собственным хрюшкам. Перед смертью, лишившись одного уха и мошонки, он отписал все свое имущество людям Горбатого. Родственники поначалу духарились, но, потеряв еще одного кормильца, угомонились, забрали заявление из полиции и отправились на поиски новой доли.

Что касается Горбатого, то ему никуда ехать было не надо. Он решил осесть на доставшейся ему ферме, поскольку здесь было идеальное место для командного пункта. Подобраться незамеченными по полям было невозможно, никаких тебе камер наблюдения и топтунов, рядом нет соседей, способных заложить, в свинарнике достаточно свиней, которые и сами в пищу годятся, и человеческими трупами не брезгуют, ежели возникает необходимость избавиться от кого-то так, чтобы потом ни одна собака не подкопалась. Одним словом, раздолье. Живи, разбойничай и радуйся!

Так Горбатый и делал.

Выше уже отмечалось, что на самом деле горба он не имел, а просто ходил в корсете, с негнущейся шеей и спиной по причине поврежденного позвоночника. Поначалу это его угнетало, потом стало нервировать, а в последнее время доводило до белого каления. Вспышки ярости были столь сильными и внезапными, что находиться в такие моменты рядом с Горбатым стало попросту опасным. Он делался непредсказуемым. Только что слушал вас или втолковывал что-то ровным тоном и вдруг подпрыгивал, переходил на визг и рычание, давал волю рукам и хватался за оружие. Раньше Горбатого больше уважали, чем боялись. Теперь наоборот.