Опасения не подтвердились. Никто связанного Алика насиловать не стал. Его просто оставили лежать на вытоптанном снегу и ждать своей участи. К нему вышел Горбатый, пнул его ногой несильно, пожурил:

— Что ж ты, курочка, нестись не захотела? А я тебе поверил. Нехорошо.

— Вы возьмите меня к себе, — предложил Алик с неподдельной страстью в голосе. — Вам бизнес развивать надо. Хотите, я все организую? Я умный. И в бизнесе соображаю.

— Нет, Алик, — ответил Горбатый, подумав. — Бизнес — это, конечно, хорошо. Но сам ты человек — дрянь. Не стану я с тобой связываться. Даже убивать не стану, чтобы не мараться.

— Значит, вы меня отпустите?

— Это как они решат, Алик.

— Кто?

— Свинки мои, — объяснил Горбатый. — Ты умный, но они умнее. Да ты сейчас сам увидишь. Пришло время знакомиться.

Трепыхающегося Алика занесли за ограду и бросили на рыжую унавоженную площадку. Из хлева выпустили десятка два худющих черно-розовых свиней, которые принялись бегать туда-сюда, шевеля рылами. Алик лежал тихо, боясь привлечь к себе внимание.

Одна свинья подошла, подергала его за штанину и вдруг вцепилась хрящеватой пастью в оголившуюся ногу. Алик закричал. Бандиты, покуривавшие вдоль ограды, засмеялись. Горбатый стоял молча и неподвижно, наблюдая за сценой страшными ввалившимися глазами. Сейчас он еще сильнее походил на пациента психиатрической лечебницы.

Так, почти не моргая, досмотрел он представление до конца и покинул площадку не раньше, чем сгрудившиеся свиньи перестали беспокоиться и волноваться, когда где-то в середине их стада начиналось судорожное шевеление.

Геннадий Ильич Карачай проснулся за столом и долго пытался сообразить, где находится и почему. Вспомнив, он поболтал бутылку, стоящую перед ним, убедился, что она наполовину полна, хлебнул и стал искать сигареты. Две обнаруженные пачки были пусты, но на полу валялись рассыпанные сигареты. Их было четыре штуки. Это означало, что выход из квартиры можно отложить на некоторое время. И то хорошо. Покидать дом не хотелось. Он был крепостью. Бункером, где Геннадию Ильичу предстояло провести остаток жизни.

Всякий раз, когда он спускался по лестнице, ему вспоминалось, как он выносил из квартиры Ольгу. Это было нелегким испытанием. И вынос тела, и хождение этим маршрутом, когда приходилось идти в магазин или выбрасывать мусор.

Пуская сигаретный дым, Геннадий Ильич провел рукой по щетине на лице и попробовал вспомнить, какое сегодня число. Не удалось. Он знал только, что Новый год настанет довольно скоро и встречать его придется в полном одиночестве. Или не встречать? Существуют способы…

Геннадий Ильич выпил еще немного чего-то крепкого, встал перед окном и посмотрел в мир. Погода была мерзопакостная. Накануне морозы сменились неожиданной оттепелью, все потекло и поплыло, в отсыревшем воздухе повис туман, оттуда моросило и капало. Тротуары превратились в непроходимые ледяные дорожки. Пешеходам приходилось протаптывать тропы по газонам и обочинам, но новые пути тоже покрывались ледяной коркой, и, простояв у окна несколько минут, можно было увидеть, как кто-нибудь падает. Одни вскакивали и спешили дальше, делая вид, что ничего особенного не произошло. Другие беспомощно ворочались, подобно гигантским жукам, опрокинутым на спину.

Когда Геннадий Ильич вез погребать Ольгу, еще стояла зима. Покопавшись в кладовке, он отыскал ледоруб, с которым когда-то ходил на зимнюю рыбалку. Все получилось, хотя два пальца на правой руке, кажется, слегка подморозил. Пустяки в сравнении со смертью.

Снося Ольгу вниз, Геннадий Ильич каждую секунду ожидал, что его застукают за этим занятием; он был внутренне готов к этому и, пожалуй, счел бы такой исход наилучшим. Но нет, никто ему не встретился на ночной улице, никто не помешал отвезти страшную ношу к замерзшему пруду и завершить начатое.

Когда он опускал Ольгу в дымящуюся черную воду, ему мерещилось, что она вот-вот очнется и пожалуется на холод. На следующий день он наведался к пруду и увидел, что полынью затянуло новым ледком, а с неба валит снег.

Теперь снег таял. Вместе с ним таял Геннадий Ильич, такой, каким он знал себя сам, такой, каким знали его другие.

Не глядя, он дотянулся до бутылки и сделал последний глоток. За окном прошел человек со срубленной сосной. Для него приближался праздник. Для всех приближался праздник. Геннадий Ильич курил одну сигарету за другой, не замечая горечи во рту, потому что она не ощущалась на фоне той настоящей горечи, которую он испытывал. Горе горько.

Накурившись до тошноты, Геннадий Ильич собрал бутылки, окурки и прочий мусор в мешок. Хочешь не хочешь, а выходить придется. Он умылся и вяло почистил зубы, кое-как привел волосы в порядок и посмотрелся в зеркало. Ну и морда. Чудовище.

Электрическая бритва многодневную щетину не брала, выдергивала клоки и безбожно щипалась. Геннадий Ильич отыскал бритвенный станок и завалявшуюся упаковку лезвий. Помазок не нашелся. Он намылил лицо ладонями. Пока брился, выхолодил квартиру, пустив свежий воздух во все окна. Частично приобретя человеческий облик, он захотел есть. Холодильник был пуст, если не считать всякой дряни, которая тоже отправилась в мусорный мешок.

Перед выходом Геннадий Ильич обшарил все карманы и выяснил, что пить ему осталось два дня, не больше. Это при условии, если питаться хлебом с водой и курить самые дешевые сигареты, растягивая каждую на два раза. Когда же пенсия? Он посмотрел число и со слабым удивлением обнаружил, что послезавтра Новый год. В праздничные дни деньги вряд ли придут. И как выкручиваться?

Он был мрачнее тучи. Спустился во двор, выбросил мусор и зашагал в сторону магазина. На пятачке возле светофора торговали елочками и сосенками. Геннадий Ильич выбрал самую опрятную и пушистую, купил и понес домой. Он больше не хотел пить. Не хотел есть и курить. Жить не хотел. Зачем тогда ему понадобилась эта дурацкая елка? Он не знал. Он установил ее в углу и стал наряжать. Некоторые игрушки были очень старые, купленные даже до рождения Сережи. Они всегда украшали елку вместе. Шары то и дело бились, и Люся покрикивала на них из кухни.

Было время.

Время кончилось.

Геннадий Ильич сел возле нарядной елки и положил на стол пистолет. Тренькнул мобильник. Пришла доплата к пенсии. Нежданно-негаданно. Как нарочно, чтобы заставить Геннадия Ильича жить дальше. С такой суммой можно было протянуть неделю, а то и полторы, если не роскошествовать.

— Что же вы делаете? — спросил он, сам не зная у кого. — Зачем? Сами в омут бросили, а теперь соломинку протягиваете?

Естественно, никто ему не ответил. Было бы странно, если бы это произошло. Боги, если они когда-то существовали, давно прекратили общение с людьми по причине их бестолковости и одинаковости. Так что Геннадий Ильич был полностью предоставлен сам себе и только ему предстояло решать, что делать с собой и со своей жизнью дальше.