– Не могу! Сидим на чемоданах, улетаем в отпуск в Турцию. Я же тебе говорила.

– Забыла. Вам с Юрой не осточертело каждый год жариться в Турции?

– Там все включено и нам по средствам. Если бы ты хоть раз оторвала свой зад и поехала на курорт…

– Ленка, может, мне позвонить Свете и пристыдить, и сказать…

– Ты Свету не знаешь? Она пошлет тебя далеко и нецензурно. Кто говорил, что в семейные дела вмешиваться нельзя, что это отношения двух людей, а не трех, включая доброхота?

– Я говорила. Но мне до слез жалко Самохина. Что же делать?

– Ничего! Ждать. Авось рассосется. Я улетаю, от тебя мало толку. Вернусь, если не рассосется, мы с тобой обмозгуем. Пока! Не могу больше болтать.

– Хорошего отпуска!

Я услышала, пока Лена не нажала «отбой», как она кричит мужу:

– Юрка, представь, это казацкая стерва Светка наставляет нашему Витьке рога!

Не знаю, изменял ли Юра Лене, и знать не хочу. Но что он в молодости вытворял, отлично помню. Юра мог пойти на футбол (на хоккей, в баню) и вернуться под утро. Празднование на работе дней рождения коллег (рождение ребенка, премии, календарных праздников) заканчивалось аналогично. Однажды он пропал на два дня и позвонил из Смоленска. Провожал приятеля, на вокзале в Юрину пьяную башку втемяшилась идея, почему бы не махнуть в славный город Смоленск, хорошо сидели, продолжим в поезде и далее. Лена чуть рассудка не лишилась.

Тогда не было сотовых телефонов, но имелись телефоны на работе, в квартирах приятелей, таксофоны, на худой конец. Коллективный стон женщин тех времен: «Почему ты не позвонил?» Ответа не было, только покаянные глаза и детское обещание: «Больше не буду». Хотя ответ прост: «Если бы я позвонил, ты бы поломала мне весь кайф».

Самое неприятное, Юра не любил тащить компанию к себе домой, хотя Лена тысячу раз предлагала: «Пейте у нас». При чужих детях Юра мог бражничать, а при своих дочерях – нет. Как-то я провела с Леной ночь, примчалась на ее телефонные рыдания: «Сашка, он погиб, я знаю, я чувствую, что эта пьяная скотина попал под машину, на улице гололед, он где-то валяется, до морга еще не довезли…»

В два часа ночи я обзванивала Юриных собутыльников. «Простите, пожалуйста, у вас случайно нет Юры Смирнова? Нет? Еще раз простите за поздний звонок». Так по пяти номерам, пока в шестом доме не оказалось, что хозяин семейства тоже отсутствует и, как выяснилось, еще два настоящих гада где-то пропадают. Новость Лену окрылила, и в четыре утра она встретила мужа без слез, яростная и красивая. Но Юра вряд ли мог оценить ее гневную прелесть. У него не было денег на такси, он добирался от «Белорусской» до «Сокола» пешком, протрезвел и смертельно хотел спать.

Я опущу бо́льшую часть их разговора на кухне, обвинения Лены и вялые оправдания с извинениями Юры. Нас интересует только следующий диалог.

– А если я буду, как ты, пить? – вопрошала Лена.

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Приходить под утро.

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Как последняя сволочь не звонить!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Наплюю на тебя, твои чувства!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Чтобы ты с ума сходил!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Чтоб тебя узнавали по голосу в моргах и больницах!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

Самое парадоксальное, абсурдное и неприятное. В глубине души, в закутках мозга мы признаем: им можно, а нам нельзя. Не берусь судить о женщинах других национальностей, но у русских когда-то сломался или приспособился в ходе эволюции какой-то ген, отвечающий за равенство полов, за гендерную справедливость. В этом мы сильно отстали от Запада.

У Марины есть клиентка, работающая в российском представительстве крупной американской компании. У них каждые полгода (!) читают женщинам лекции о недопустимости сексуального домогательства. Причем не только откровенные приставания, шантаж служебным положением, но и… внимание! … двусмысленные взгляды, подмигивания, причмокивания и посвистывания есть повод заявить о сексуальной агрессии.

– Не, а чего они хотят? – риторически меня спрашивала Марина, наверняка хранившая дипломатическое молчание в беседе с той клиенткой. – Как эти офисные бабы одеты? Юбка в обтяжку, коленки открытые, блузка на груди трещит. На каблуках, задницей вертят и хотят, чтобы мужики были как зимние мухи? Тогда пусть не просят рождаемости!

Не иначе как по причине генных поломок, я отбрасывала тот факт, что Самохин сам был не хрустальной верности мужем. Сейчас это не имело значения. Важным, болезненным и горьким было то, что мой друг страдает. А страдать он не умеет, он триллеры, в которых льются реки крови, не смотрит. По словам Светы, они однажды попробовали посмотреть фильм ужасов. Витя сбежал через двадцать минут «с полными штанами».

В своей квартире я не находила себе места. Буквально. Из комнаты в комнату, на кухню и обратно. Лукашин в фильме «Ирония судьбы…» вышагивает-подпрыгивает у дома Нади и твердит: «Надо меньше пить. Надо меньше пить…»

Я тоже твердила:

– Надо что-то делать. Надо что-то делать…

Возник план. Абсурдный, как из водевиля, над которым смеются, но в реальность происходящего на сцене не верят. С другой стороны, никакие разумные меры: поговорить со Светой, призвать на помощь ее сыновей и невесток, чтобы объявили бойкот, – не помогут. Света насилия не выносит, если на нее давить, она только пуще сопротивляется. Света до всего должна доходить сама, и когда доходит, ее уже не перестроить. Если разум бессилен, помочь способен лишь абсурд.

Я набрала номер Вити:

– Привет, Самохин!

– Здравствуй!

– Ты на меня все еще в обиде?

– Нет.

– А почему не присылаете верстку? И не требуешь план на следующий номер?

– Ничего не надо.

– В каком смысле?

– Во всех.

Обычно Витька любил трепаться по телефону, а сейчас отвечал односложно, через силу.

– Журнал, случайно, не закрывают?

– Наверно, закрывают.

– Но ведь у тебя есть запасной аэродром?

– Нет.

«Он знает, – поняла я, – он убит. Сложил крылья, потерял волю, издыхает».

– Самохин, ты знаешь, а я знаю, что ты знаешь.

– Про что?

– Про кого. Про Свету.

– А…

– Ленка их видела в кафе.

– А…

– Самохин, хватить плакать! Возьми себя в руки!

– А…

– Или я тебя возьму!

– Зачем?