«Среди огромных груд руин [писал один из них], простиравшихся от «Пуэн-дю-Жура» до «Моску», тела защитников, в особенности у «Моску», лежали вокруг, изуродованные до неузнаваемости снарядами немцев… Повсюду камни, окровавленный песок и лужи крови. В «Моску» и «Пуэн-дю-Жур» часть французов заживо сгорели прямо на позициях… Артобстрел обусловил огромное количество раненых, в изорванной форме, с оторванными конечностями. Везде разбросанные винтовки, сабли, ранцы и патроны, изуродованные взрывами остатки орудий, лафеты и колеса и, кроме того, очень много изувеченных мертвых лошадей».

И все же это не дало немцам ничего. Французы так и оставались на своих основных позициях у Гравлота до следующего дня, и ни немецкие снаряды, ни их пехота не смогли выбить их оттуда. Любая попытка атаковать французские позиции у «Моску» и «Пуэн-дю-Жур» без особых усилий отражалась. Только в Сен-Юбере можно было говорить об успехе немцев, но этот аванпост располагался ниже гребня горы и не был виден с позиций французов. Удерживал аванпост один-единственный батальон. Батальон этот не выдержал натиска около 14 рот немцев и пал примерно в 15 часов. Таков был самый большой успех 1-й армии. Все дальнейшие попытки продвинуться сводились на нет огнем из «Моску» и «Пуэн-дю-Жур». По обе стороны склоны были достаточно крутыми и заросли деревьями, что сковывало маневренность войск; таким образом, солдаты Гёбена и присланные им на подмогу спасались от пуль в неглубокой выемке и скопились на дороге позади, что привело к катастрофическим последствиям.

Штейнмец несколько часов был убежден, что французы у него по фронту и за долиной Манса – лишь арьергард, прикрывавший общее отступление. И теперь падение Сен-Юбера, казалось, говорило именно об окончательном крахе противника, которым обязан воспользоваться каждый командующий. Вдохновляемый стремлением не упустить представившуюся возможность, Штейнмец стал отдавать приказы, в поспешность и необдуманность которых даже сейчас верится с трудом. Позиции французов так и не были серьезно затронуты. К ним можно было приблизиться только по одной узкой дороге, с которой было практически невозможно сойти и которую уже переполняли изрядно потрепанные остатки 8-го корпуса. Но Штейнмец бросил по этой дороге в атаку всех имевшихся в его распоряжении пехотинцев 7-го корпуса Цастрова, всю артиллерию 7-го корпуса и, вдобавок, 1-ю кавалерийскую дивизию, которой был дан приказ преследовать сокрушенного противника до самых фортов Меца.

Из сил артиллерии четыре батареи достигли Сен-Юбера, где три из них, едва развернувшись, были одна за другой выбиты. Из конницы всего одному полку удалось пробиться к Сен-Юберу, да и он быстро рассеялся под огнем французов, а оставшиеся подразделения так и застряли в ужасающем хаосе, воцарившемся в долине. Вот свидетельство очевидца:

«Вообразите себе непрерывную стену дыма и пламя чуть ли не до небес горящих «Пуэн-дю-Жур» и «Моску», 144 ведущих огонь артиллерийских орудия чуть дальше в долине… а впереди массы пехотинцев, кавалеристов и артиллерии, пытающихся втиснуться в долину, одни пытаются надавить, другие, напротив, отступить под натиском огня врага, все перемешались, раненые и уцелевшие солдаты, пехотинцы, действующие непонятно по чьим приказам, то отступающие, то наступающие, доносящиеся из леса разрывы, свист пуль повсюду, и страшную непроглядную пыль, окутавшую все и затмившую даже солнце».

Конница пыталась вырваться из этой толчеи. Лошади без всадников уносились прочь, и людская масса хлынула назад к Гравлоту. К 17 часам стало ясно, что атака 1-й армии провалилась. Позиции немцев по всему фронту оказались под мощным и хорошо спланированным по времени контрударом французов.

Какое-то время Базен не мог поверить в подобное. Слышимость в Плаппевиле оставляла желать лучшего, и он не сразу разобрал шум боя, а впоследствии не понял, насколько ожесточенный характер носило сражение. В любом случае Базен, будучи уверенным, что избрал наилучшие позиции для своих войск, счел свою работу завершенной, и, мол, теперь настала очередь командующих корпусами защищать себя самим. В изданных после войны обоснованиях своей позиции в ответ на все возможные обвинения, которые мало помогли восстановлению его репутации во французской армии и в стране в целом, Базен привел оправдывавшие его доводы. Но судьям эти доводы представлялись неубедительными, как и его ссылки на страдания от ран, на то, что он, дескать, не мог взобраться на лошадь, и на то, что «начиная с 1 августа он не имел возможности отдохнуть положенные 8 часов в день». Последнюю тяготу, в конце концов, испытал не он один, но все его подчиненные, да и противник тоже. Но нет никаких сомнений в том, что этот человек был и морально, и физически измучен, что бремя ответственности сковывало его, сводило на нет его силы и волю. В тот день он на поле битвы не выехал. Когда Лебёф доложил маршалу о вражеском наступлении, Базен велел ему оставаться на удобных позициях и обороняться. Когда к Базену явился за распоряжениями Жаррас, тот отослал его с каким-то малозначимым чисто административным поручением. Когда Канробер сообщил главнокомандующему об угрозе правому флангу, Базен ограничился тем, что выслал часть сил артиллерии на помощь, заявив Канроберу, что вообще подумывает о том, а не приказать ли частям правого фланга отступить. И когда Базен во второй половине дня наконец уехал из Плаппевиля, он отправился не к плато, которое обороняли его войска, а в противоположном направлении, в Мон-Сен-Кантен, удостовериться, что батареи там были соответственно расположены, чтобы ответить на угрозу его левому флангу, которой он упорно дожидался. Можно, конечно, хотя и достаточно сложно, отыскать оправдание поведению главнокомандующего: впрочем, французская официальная история и не пытается. Его поведение, утверждает она, «лучше всего сравнить с поведением простого солдата, который сбегает перед лицом врага».

Все вышеизложенное объясняет и отсутствие попыток французской стороны добыть разведданные, свидетельствующие о том, что атака немцев захлебнулась, выродилась в хаос, и извлечь из этого преимущества для себя. Стремительно отходивших немцев преследовать никто не собирался. Но не только этим объясняется поражение французов. На левом фланге Фроссар и Лебёф должны были во что бы то ни стало удержать свои позиции до сумерек. А вот на правом фланге отсутствие инициативного и смелого командующего обернулось фатальным исходом для французов. Атака Манштейна, как мы знаем, была отбита на склонах за Верневилем, но в течение дня, пока его пехотинцы залегли и стали дожидаться более благоприятной возможности, а его артиллеристы молотили батареи французов, оставшаяся часть 2-й армии разворачивалась для подхода слева. Едва миновав Верневиль и лес Буа-де-ла-Кюс, препятствовавшие обзору в северном направлении, в штабе 2-й армии убедились, насколько ошибочно их представление о величине позиций французов. Те самые белые палатки вдоль высот и до самой Сен-Прива говорили о том, что 9-й корпус ударил не во фланг французской армии, а почти точно в ее центр, и что для флангового охвата противника следует развернуть не только гвардейцев, но и Саксонский корпус короля. И Фридрих Карл призвал к осторожности не только 9-й корпус, но и гвардейцев. До прибытия саксонцев воспрещалось атаковать даже французские заставы в Сен-Мари-ле-Шен у брустверов Сен-Прива. Так что гвардейцы, как и гессенцы, заняв огневые позиции, развернули артиллерию и стали ждать прибытия саксонцев.