Бурбаки ничего не знал о ходе сражения, продвигаясь густыми лесами, из которых он вышел на плато приблизительно в 18.45. И тут же убедился, что все его опасения обоснованны. От Сен-Прива по дороге огромной колонной устремились отступавшие, блокируя путь гвардейцам и подрывая даже их крепкую дисциплину. Бурбаки, не стесняясь в выражениях, набросился на просителей от Ладмиро, что было вполне в духе французских генералов того времени. «Вы прочили мне победу, – возмущался он, – а сейчас толкаете меня на бегство! Какое вы имеете право?! Незачем ради этого было вынуждать меня оставить прекрасные позиции!» Кипя от гнева, он развернул свою колонну и, не торопясь, стал удаляться от поля битвы. Результат подобного поведения, куда больше походившего на каприз примадонны, возымел катастрофические последствия. Эта картина – растерянные элитные гвардейцы, взбешенный командующий – не только не подтвердила страхи беглецов из 6-го корпуса, но и деморализовала часть 4-го корпуса. Когда Бурбаки все же взял себя в руки, гвардия уже была охвачена паникой, и не было средства привести ее в чувство. Гвардейцы мгновенно растворились в море отступавших, последние очаги сопротивления 6-го корпуса были подавлены, и Бурбаки только и оставалось, что развернуть свою артиллерию и с ее помощью убедить немцев отказаться от их преследования.

И Ладмиро, так и не получив подкрепления, нашел свой правый фланг оголенным. Делать было нечего, оставалось лишь отозвать и 4-й корпус, обеспечив его отходу хоть подобие порядка, если можно было вообще говорить о таковом, когда немцы наступали французам на пятки. Сгущавшиеся сумерки дали возможность беспрепятственно отойти, но и лишали возможности контролировать ход отступления, и 4-й корпус, подобно 6-му, уподобился бесформенной мешанине солдат, повозок и лошадей, заполнивших собой узкую дорогу на Вуаппи и Мец.

Отступление французов из Сен-Прива, однако, было достаточно упорядоченным и дисциплинированным в сравнении с тем, что творилось на рухнувшем участке немецкого фронта у Гравлота. Там уже ничего нельзя было предпринять для исправления ошибок Штейнмеца. К 17 часам 43 прусских роты из 7 разных полков были сосредоточены вокруг Сен-Юбера, совершенно не способные наступать. Войска, направленные на поддержание атаки, утратили сплоченность, минуя царивший в долине хаос, и их прибытие только усугубило всеобщую неразбериху. Все резервы Штейнмеца были практически исчерпаны, но появился 2-й корпус генерала фон Франзецки, только что догнавший продвигающуюся вперед армию и следовавший длинными сплоченными колоннами. Штейнмец обратился в ставку короля за получением санкции на их использование. Король находился в Гравлоте. Получив от Штейнмеца совершенно не соответствующее действительности донесение о том, что, дескать, высоты удерживаются, Вильгельм 1 выехал из Флавиньи. Теперь, в 19.00, он дал добро на возобновление атаки на том основании, «что теперь, поскольку высоты когда-то удерживались, а затем были потеряны, необходимо предпринять все для их возврата». Мольтке выразил свое несогласие лишь ледяным молчанием: он понимал, что в разгар битвы никак нельзя пытаться возразить двум раздраженным до крайности старикам, и когда 2-й корпус вышел на поле битвы, Штейнмец тут же приказал протестовавшему Гёбену атаковать противника последними резервами.

Французы в Пуэн-дю-Жур различали поблескивавшие на вечернем солнце шлемы солдат 2-го корпуса, продвигавшихся по равнине у Гравлота, и понимали, что вскоре последует. И когда пруссаки атаковали, весь огневой рубеж французов отреагировал как полагается, и последняя атака Штейнмеца была встречена огнем в упор[29]. Немецкая пехота хлынула назад, в долину, часть лошадей бросились прочь с забитой войсками узкой дороги. Внезапно куда-то подевалась и мужественная сплоченность немцев. Целые эскадроны, тянувшие артиллерийские орудия лошади помчались назад через Гравлот, и пехота, стоически выдерживавшая артобстрелы французов, вопящей неуправляемой массой устремилась из долины по освещенным пламенем деревенским улицам мимо изумленно взиравшего на все это короля. «Мы пропали!» – вопили они. Офицеры штаба, сам король, выхватив сабли, осыпали их проклятиями, но людской поток пронесся через весь Резонвиль и остановился лишь за этим городком. Паника волной прокатилась по всему тылу немцев, для короля стали выбирать пути отхода. Теперь, если бы французы атаковали, если бы у них была конница под рукой, они, вполне вероятно, просто разогнали бы 1-ю армию и окружили 2-ю. Но никто из французов не атаковал немцев. На французской стороне всего одна бригада, судя по слухам, знала о бегстве немцев, и Жоливе, командующий этой бригадой, писал в отчете: «Я и не подумал преследовать их, имея на руках приказ оставаться в обороне». Такая армия победы не заслуживает.

Кошмар долины Мане этим не исчерпался. Вопреки захлестнувшей пруссаков панике 2-й корпус стал готовиться к атаке. Ни о каком развертывании в этой долине и речи быть не могло, и обе дивизии корпуса продвинулись единым боевым порядком. Выйдя из долины, уже можно было приступить к развертыванию сил, и несколько подразделений открыли огонь по темной массе впереди, приняв ее за французов. Но это были не французы: это были остатки 7-го и 8-го корпусов, все еще оборонявшиеся вокруг Сен-Юбера, и после внезапного обстрела в темноте стойкость их изрядно поколебалась. Уже не приходилось говорить о каких-то более или менее согласованных действиях: они «развалились, будто карточный домик, и, сломя голову, в дикой панике устремились в тыл – вопя, утратив всякий самоконтроль, дойдя до такого состояния, которое вообще редко встречается даже на войне». 2-му корпусу только и оставалось, что проворно занять позиции бежавших и отдать приказ о прекращении огня – ведь надо было как-то остановить эту бойню. В 21.30 сражение на этом участке фронта также пришло к бесславному завершению[30].

Король вместе со своим штабом не спеша стали возвращаться в Резонвиль. Там, пока подчиненные подыскивали для них ночлег в крошечных домиках, уже переполненных ранеными и солдатами тыловых служб, они, обступив костер, оживленно обсуждали, как быть дальше. Поводов для восторгов в тот день было мало. 1-я армия, несомненно, понесла ужасающие потери, ее боевой дух упал почти до нуля. От 2-й армии не было никаких вестей вот уже несколько часов. Линия обороны французов, судя по всему, удержалась. В королевском окружении неприкрыто высказывали мнение о том, что немецкие войска исчерпали свои возможности, и только благодаря настойчивости Мольтке король отдал приказ о возобновлении атаки на следующий день. И лишь после полуночи Мольтке наконец узнал от Фридриха Карла о том, что правое крыло французов рухнуло и что этот день оказался для немцев выигрышным.

На следующее утро, даже когда выяснилось, что французы отошли, почти никто не радовался одержанной победе. Слишком кровопролитной оказалась эта битва, и все понимали, что больше досталось немцам. Король был поражен тем, как бездарно использовали его гвардейцев, и когда Бисмарк заявил, что, мол, «люди сыты по горло скотобойней Штейнмеца», он высказался примерно следующим образом: «Я уже даже не справляюсь о тех, кого знаю, – так Верди передает содержание ответа короля, – ибо на все вопросы слыщу в ответ одно и то же – «убит» или «ранен». На самом же деле Вильгельм I выразился куда резче. Роон, которому было поручено подыскать замену павшим в бою, был особенно потрясен. «У нас даже для армии мирного времени почти не осталось офицеров!» – сетовал он.