Я не могла пошевелиться.

— Давай! — он занес ногу для пинка. Я еще плотнее сжалась в комок и тихо захныкала. Кровь и сопли текли у меня по подбородку. Он остановился.

Наклонившись, он аккуратно откинул влажные, липкие волосы с моего залитого слезами и окровавленного лица. Мягко провел пальцем по щеке. Я была слишком испугана, чтобы отпрянуть от его прикосновения.

— Тебе нужно подняться наверх, солнышко.

Я не двинулась с места.

— Давай, я помогу тебе встать, — он подхватил меня под мышки и поднял на ноги. Я едва могла стоять на дрожащих ногах. — Идем наверх.

Я помедлила и потянулась к телефону, лежавшему на столешнице. Но он твердо отвел мою руку в сторону.

— Нет, — тихо сказал он. — Оставь это.

Я не смела перечить ему. Только не сейчас.

Я поднялась наверх без телефона. Вошла в темную комнату и направилась к окну, посмотрела на улицу. Я снова увидела «короллу», припаркованную в тени на другой стороне улицы. Кто-то сидел внутри и наблюдал за домом.

Я прижала ладонь к оконному стеклу.

Помогите мне.

Включились фары. Я услышала шум двигателя. Автомобиль снялся с места и поехал по улице, мигнув тормозными огнями на повороте. Потом все пропало. Летучие мыши визгливо кричали и порхали во тьме.

Февраль, наше время.

Верховный суд Нового Южного Уэльса

Я наблюдаю со скамьи, как Лоррингтон собирается разделаться с Лоццой. У меня нет сочувствия к ней. Либо они, либо я.

— Итак, старший констебль Бьянки, давайте внесем ясность, — говорит Лоррингтон своим звучным баритоном. — Ни констебль Эббот, ни констебль Макгонигл не сопровождали вас в прогулке к заброшенной фермерской усадьбе. Вы одна вошли в дом?

— Совершенно верно, сэр, — говорит Лоцца в микрофон.

— Два часа и тридцать три минуты — вот как долго вы находились внутри вместе с уликами до прибытия профессиональной группы.

— Возражаю! — восклицает Коникова, поспешно поднимаясь на ноги. — Это не служит никакой иной цели, кроме…

— Возражение принято, — говорит судья. — Аргумент защиты изымается из стенограммы.

Лоррингтон начинает садиться, но тут же выпрямляется в полный рост и стискивает руками края своего пюпитра.

— Вы прикасались к чему-либо внутри дома?

— Только к одному предмету. Я надела перчатки, а потом вернула его на прежнее место.

— Что это был за предмет?

— Бейсбольная кепка «Найк» голубого цвета.

Лоррингтон поводит плечами и выставляет подбородок.

— Почему этот предмет, а не другой?

Лоцца колеблется. Ошибка. Присяжные видят ее нерешительность.

— Я… Сначала я была не уверена, что это такое. Хотела посмотреть, чтобы убедиться.

— Чтобы удостовериться в том, что это бейсболка? Вам известен кто-либо, носивший такую же кепку?

— Да. Несколько свидетелей видели Элли Крессуэлл-Смит в голубой бейсболке и ветровке, когда они с мужем выходили в море с причала на Бонни-Ривер на яхте «Абракадабра». Так было в последний раз, когда его видели живым.

Лоррингтон медленно кивает. Он делает вид, что просматривает бумаги в своей папке, потом изображает озадаченность. Мне все больше и больше нравится мой адвокат. Настоящий актер.

— Вы лично встречались с Мартином Крессуэлл-Смитом до его исчезновения? — тихо спрашивает он.

Присяжные подаются вперед.

— Э-ээ, у нас были краткие встречи. На пляже. Это… это маленький городок.

— Старший констебль Бьянки, вам нравился Мартин Крессуэлл-Смит?

Коникова вскакивает с места.

— Возражаю! Ваша честь, я не вижу в этом никакой связи с направлением допроса.

— Ваша честь, — Лоррингтон поворачивается к судье. — Мы собираемся продемонстрировать наличие такой связи.

— Тогда прошу без промедления перейти к делу, мистер Лоррингтон. Некоторые из нас думают о ленче.

— Да, ваша честь. Я повторю вопрос. Старший констебль Бьянки, вам нравился мистер Крессуэлл-Смит?

— Я едва знала его.

На несколько ударов сердца он удерживает ее взгляд.

— Старший констебль Бьянки, вы когда-либо — во время выполнения служебных обязанностей или в любое другое время — следили за Мартином Крессуэлл-Смитом?

— Нет.

— Вы не парковали автомобиль рядом с его домом и не следили за ним?

Лоцца бледнеет.

С галерки доносится рой шепотков. Мелок судебной художницы летает над бумагой. Репортеры бешено черкают в своих блокнотах.

— Однажды я несколько минут наблюдала за домом из служебной машины, — тихо говорит она.

— Почему?

Мой пульс учащается.

— Я… У меня были причины опасаться за безопасность его жены.

— Вам казалось, что миссис Крессуэлл-Смит находится в опасности?

— Да, со стороны ее мужа.

— Почему?

— Я видела синяки у нее на теле.

— И вы предполагали, что он был тому причиной? Это рассердило вас?

Лоцца плотно сжимает губы. Ее щеки начинают краснеть.

— Как я сказала, у меня возникли опасения насчет безопасности его жены.

Лоррингтон облизывает губы и кивает.

— Насилие по отношению к женщинам или детям выводит вас из себя, не так ли, старший констебль?

— Такое поведение выводит из себя любого нормального человека.

— Насколько это вывело вас из себя?

— Возражаю! — Коникова снова вскакивает на ноги. — Я не усматриваю в этом отношения к делу.

— Мистер Лоррингтон, у вас есть заключение по этому поводу? — судья демонстративно смотрит на часы.

— Ваша честь, я могу утверждать перед судом, что старший констебль Бьянки, ведущий следователь по данному делу, вела следствие предубежденно и с позиции личной вендетты, препятствовавшей ей распознать другие линии следствия после того, как она увидела эти синяки.

Он резко поворачивается к Лоцце:

— Старший констебль Бьянки, у вас есть шрам на голове.

Шорохи и движение на галерке. Судебная художница переворачивает страницу для новой зарисовки. Лоцца заливается густой краской и щурит глаза.

— Откуда у вас этот шрам?

— Возражаю! — кричит Коникова; ее глаза сердито сверкают.

— Ваша честь, — парирует Лоррингтон. — Этот шрам связан с историей агрессии и тоннельного зрения данной свидетельницы, когда она работала старшим следователем. Он связан с тем фактом, что однажды она избила подозреваемого, находившегося под ее опекой, до такой степени, что коллегам пришлось оттащить ее в сторону… такова была ее ярость. Его пришлось прооперировать. А почему? — Лоррингтон выразительно поднимает палец. — Потому что этот подозреваемый был известен своей склонностью к насилию. Он избил до смерти свою жену, пока их маленькая дочь пряталась под кроватью и видела все, что там происходило. И когда старший констебль Бьянки узнала о ребенке, она просто сломалась, — он залихватски щелкает пальцами. — Вот так. Ослепленная яростью, она сама прибегла к насилию. Разве это не так, старший констебль Бьянки?