Папа лежит между нами в лодке-кровати Энея. Нам по восемь лет, и в школе мы начали изучать Географию. По ночам Эней брал Атлас в кровать, и прежде чем Мама велит Выключить Свет, я присоединялась к нему под синим пуховым одеялом с белыми плавающими облаками на нем, мы разглядывали карты и испытывали особое успокоение от того, что не имеет значения, насколько велико какое-либо место, пусть даже большое, как, скажем, вся Южная Америка, раз оно помещается на странице. Эней был мальчиком, который мечтал. И когда он рассматривал карты, можно было вроде как чувствовать, как его мозг жужжит, и что потом в своих снах он будет путешествовать в тех местах.

— Куда ты плавал?

Папа лежит между нами поверх плывущих облаков, его длинное тонкое тело — горный хребет, по которому я могу идти двумя пальцами. В тот апрельский день, когда Мама впервые увидела Папу на Пороге Рыболова, у него была всклокоченная красновато-каштановая борода Д. Г. Лоуренса[436], как на жутко помятой обложке «Избранных Стихотворений» (Книга 2994, Пингвин, Лондон), но мы родились много позже того дня, а потому теперь борода у Папы серебристая, и я могу идти своими пальцами прямо вдоль его плеч и по его воротнику прийти к его лицу, и у меня есть хороший способ проникнуть в мягкость его бороды, прежде чем он сделает вид, что кусает меня, и изобразит звук, с каким захлопываются челюсти акулы, а я завизжу и захочу спасти пальцы для другого раза.

— Куда ты плавал, когда был матросом?

— Ну, — говорит он, — я вам расскажу, но вы должны сохранить это в тайне.

— Мы никому не скажем. Правда ведь, не скажем, Эней?

Я лежу, глядя вбок на Энея, чтобы удостовериться, что он ничего не расскажет Шеймасу Малви.

Эней качает головой так, как делают маленькие мальчики, со своего рода полной и прекрасной серьезностью. Его глаза круглые, как буквы О, от изумления и важности.

— Расскажи нам.

— Ну, — говорит папа. — Вы знаете, где Карибское море?

Эней быстро перелистывает Атлас.

— Вот здесь.

Он протягивает его через горный хребет так, чтобы я видела.

Папа улыбается той своей улыбкой, которая близка к плачу.

— Верно.

— Ты плавал туда?

— Плавал.

— Как там было? Расскажи.

— Жарко.

— Насколько жарко?

— Очень-очень жарко.

— А почему ты там был? Почему ты туда плавал?

Эней хочет понять, как можно войти в карту, которая находится на странице 28 Атласа.

— Почему я там был? — переспрашивает Папа.

— Да.

Глаза моего отца смотрят на наклонный потолок и на вырез в нем, где окно в крыше выглядит темно-синим прямоугольником без звезд. Вопрос слишком значителен для Папы. В последующие годы я часто буду видеть, как он внезапно делает паузу во фразе или даже в слове, будто в нем есть дверной проем, в который выходит Папин Ум, покидая нас на мгновение. А в то время мы думали, что так делают все отцы. Мы думали, что отцовство было такой же огромной тяжестью, как большое пальто, и отец должен был все время думать о многих разных вещах, только чтобы не быть раздавленным этим пальто.

— Ну, — говорит он наконец, — это длинная история.

— Хорошо.

Эней привстает на локте. Один взгляд на его лицо, и вы понимаете, что нельзя разочаровать его. Просто нельзя. Прежде чем они будут сломлены, маленькие мальчики — прекрасные создания.

— Ну, — говорит папа. — Я расскажу вам коротко.

Я придвигаюсь ближе. Моя голова сбоку от моего отца. Мне тепло потому, что тело отца теплое, а его рубашка пахнет так, как может пахнуть только рубашка собственного отца. Это невозможно объяснить или даже уловить, потому что это больше, чем запах, больше, чем сумма Кастильского мыла и фермерского пота, и мечты, и дерзания. Это больше, чем лосьон после бритья «Old Spice» или шампунь «Lux», больше, чем любая комбинация всего того, что вы можете найти в шкафчике в его ванной. Это в его тепле и в его жизни. Это покидает его одежду через три дня. Вот что я узнала и запомнила.

Но ни о чем таком я в то время не думала.

Итак, я прижимаюсь к теплу моего отца, и его рука поднимается, чтобы обнять меня. Другой рукой он обнимает Энея.

— Ну, я был на довольно большом корабле, — начинает мой отец. — Он принадлежал мистеру Трелони[437].

Энею нужны подробности.

— Какой он был?

— Хороший. Но не умел хранить тайны.

— Почему не умел?

— Уж такая у него слабость. Но зато трезвый ум, так что все было хорошо. Во всяком случае, он владел судном и поплыл с нами. И взял с собой своего друга доктора Ливси.

— Он был хорошим?

— Да. Он лечил всех одинаково.

— Это хорошо.

— Да.

— А Капитана как звали?

— Смоллетт. Он был хорошим Капитаном.

— Вам был нужен хороший Капитан. Кто еще?

— Было много народу. Мистер Аллардайс, мистер Андерсон и мистер Арроу.

— Они все начинаются с «А».

— Не мешай, Рут. Какой был мистер Арроу?

— Мистер Арроу был любитель выпить. Несмотря на то, что такого не позволяли.

— Он свалился за борт?

— Да. Он свалился за борт в ту ночь, когда мы добрались до Карибского моря. Его тела так никогда и не нашли.

Папа делает паузу, пока тело мистера Арроу тонет, исчезая без следа.

— Был еще Авраам Грэй.

— Какой он был?

— Он был плотником. Сначала он мне не нравился, и когда ты на корабле с тем, кого не любишь, в этом нет ничего хорошего. Но потом он сделал кое-какие хорошие вещи, и я увидел его с другой стороны. А в конце он спас мне жизнь.

— Спас жизнь?

— Точно спас.

— Как?

— Это случилось позже. Кто же еще был с нами? Был Джон Хантер, был Ричард Джойс. И Дик Джонсон. У него всегда была с собой Библия. Куда бы он ни пошел. Он думал, что она защитит его в морях.

— И защитила?

— Он не утонул. Но заразился малярией.

— Это ужасно?

— Да, Рути.

— Он умер?

— Умер.

Мы отдаем дань уважения мистеру Джонсону, когда он следует за мистером Арроу во тьму.