Мэри возвращается вдоль берега. Проходит мимо Энрайтов и О’Брайенов, мимо проволочного забора проникает во владения Шонесси.

Вот он, на том же самом месте. Не сдвинулся ни на йоту.

На этот раз она может рассмотреть его, пока приближается к нему. Она может дать Любопытству то, что ему нужно. А нужны детали: в профиль его волосы выглядят небрежно подстриженными; борода сбегает вниз, в воротник его рубашки; видно, что солнце и море рано состарили его. Если же подробнее: у него ботинки без шнурков — она никогда раньше не видела таких ботинок; брюки, ставшие короткими от долгого ношения, с пузырями на коленях; рубашка когда-то была белой. На незнакомце куртка из желтовато-коричневой кожи, с прямыми полами, с множеством складок, местами глянцевая, местами тусклая от пребывания под открытым небом — куртка, как Мэри узнает позже, в которой он добрался до Кито в Эквадоре и с которой не может расстаться. В кармане куртки книга в мягкой обложке, слишком высокая для такого кармана. (Издательство Коллье Букс, «Мифология» У. Б. Йейтса, Книга 1002, издана в Нью-Йорке, цена $4.95, на обложке поэт молод и меланхоличен, у него на лбу прядь волос, падающая на левую бровь. Это книга, которая возвратила Вергилия в Ирландию, тот ее раздел[444], который начинается со «Сказителя», — где УБ говорит, что те истории были рассказаны ему Пэдди Флинном в маленькой хибарке с дырявой крышей в деревне Баллисадэре[445]. В том сказании говорится, что В Ирландии мир сей и мир, куда мы идем после смерти, находятся недалеко один от другого. Верхние края страниц покоробились от речной воды и дождя, вся книга немного растрепана от путешествий, возраста и засовывания в карманы, но ощущается по-особому приветливой, если вы понимаете, что я имею в виду. В ней много страниц с подчеркнутыми строчками, а кое-где с поднимающимися, подобно крыльям Ники[446], пометками-галочками рядом с абзацным отступом. Разные пометки сделаны разными чернилами и, следовательно, в разное время, так что в «Драмклифф и Россес»[447] — после того, как Йейтс сказал о Бен Балбен и Святом Колумбе[448], есть волнистая черная линия под описанием того, как он «поднялся однажды на гору, чтобы оказаться ближе к Небесам со своими молитвами», а в «Земле, Огне и Воде»[449] — две красных полосы, косо проведенные внизу у края рядом со словами: «Я уверен, что вода, вода морей, и озер, и тумана, и дождя создала ирландцев едва ли не по своему подобию». Между страницами 64 и 65 — «Волшебные Твари»,[450] — один из тех старых серых билетов в кино, на которых напечатано «Admit One»[451].)

Мэри никогда не видела, чтобы мужчина стоял столь неподвижно, никогда не видела мужчину в такой куртке, да еще и с книгой в кармане.

И вот она идет назад, направляясь к нему. На этот раз он поздоровается, думает она. Поймет, что это я. Ведь должен же он был увидеть меня в первый раз, хоть я и не заметила, а в этот раз он обернется и поприветствует меня.

Возможно, просто обернется и кивнет, думает она. И тогда она увидит его лицо.

Она продвигается по тропинке у реки, там липкая смесь навоза с дождем, и каблуки ее сапог проваливаются в жижу. Мэри в десяти ярдах от незнакомца, потом в пяти, потом проходит позади него.

Он так и не обернулся.

Что же с ним такое?

Если бы она вытянула руку, то могла бы дотянуться до его спины. Если бы она дотянулась, то смогла бы спихнуть его в реку, — на миг Мэри становится девчонкой, которая вот-вот сделает это, просто неожиданно остановится, подтолкнет его обеими руками в поясницу и отправит его, поворачивающегося в воздухе, прямо в Шаннон.

Что же с ним такое? Он глухой, или слепой, или просто дурно воспитан?

Она проходит уже десять ярдов, когда решает повернуться и сказать незнакомцу, что это поле Мэтти Шонесси, и это частное владение. Пятнадцать — решает, что не станет говорить этого. Двадцать — надо бы споткнуться, и все получится, как у Джейн Остин: Мэри повредит лодыжку и вскрикнет[452]. Двадцать пять — нет, она слишком сердита на его невнимание. Тридцать — Мэри доходит до границы поля, минует забор, оглядывается и видит, что незнакомец все еще стоит там, где стоял.

— У реки незнакомец, — сообщает она матери.

И это первое облегчение. Облегчение уже в том, что можно сказать незнакомец, потому что тогда он уже становится кем-то, а она уже как-то связана с ним.

Во всяком случае, так я вижу это. Так я вижу это, когда спрашиваю Маму: «Как ты встретилась с папой в первый раз?», и каждый раз она повествует о том, как Не Встретилась, как Прошла Мимо, и как — или это мне кажется? — Бог давал им шанс за шансом не встретиться, а уникальная природа их характеров будет означать, что их повествования будут идти параллельно и никогда не будут такими, как у Фланнери О’Коннор[453]. Никогда не сойдутся в одной точке.

— В самом деле? — откликается Бабушка.

В этой сцене ее руки в муке по самые локти. Немного похоже на то, как если бы Уолтер МакКен[454] встретился с Джоном Б. Кином[455], потому что она занимается выпечкой хлеба и буханки продает в магазине Нолана, чтобы было на что жить. Ее дни танцев закончены, и Спенсер Трейси остался у нее в голове только в черно-белых повторных показах, но она знает — этот день скоро наступит. Вы не можете не знать, если у вас такая красивая дочь.