Томми — большой знаток фольклора, он преуспел в ceol agus rince[416], как говорит Майкл Табриди, напечатал себе Посадочный Талон и несколько раз буквально улетал с Феями[417], веря, что мы, ирландцы — народ Номер Один в том, что касается преданий и легенд, и на самом деле нашими самыми скромными и вежливыми личностями может быть объяснена если не вся, то огромная часть истории мира. Он знает все семя и потомство МакКарроллов, едва ли не точно повторяет «And it came to pass» так, как это говорит Иисус Навин в «Книге Иисуса Навина»[418], придавая своим словам то же самое звучание. Как некоторые женщины, я, возможно, дремала во время рутинных повторений порождения, но я вовремя возвращалась, чтобы услышать, как мой Дедушка Фиакра, которого, как я знаю благодаря фильмам на дискам в коробках Tesco, играет молодой Спенсер Трейси[419] в «Отважных Капитанах», где Спенсер — португальско-американский рыбак по имени Мануэль Фиделдо, и в более позднем фильме «Старик и Море», где старый Спенсер Трейси играет Старика и получает номинацию на Оскара, но Оскар отправляется к тонким усикам Дэвида Нивена[420], и соленая глубоководная ирландская меланхолия навсегда поселяется в глазах Спенсера.

У Дедушки Фиакра глаза Спенсера Трейси и волосы Спенсера Трейси, тот неукладываемый волнистый материал, который заставляет думать, что его хозяин только что вынырнул в Мир Сей с остатком серебряного моря, все еще текущего поперек его головы. Я никогда не видела его. Дедушка МакКарролл есть на двух черно-белых фотографиях в комнате Бабушки. На одной из них он на своей собственной свадьбе. Вот он в черном костюме с заостренными лацканами стоит в переднем подъезде церкви Фахи. Он крупный и широкогрудый, и похоже, что в мире нет ничего, навстречу чему он не выйдет с открытым забралом. В то время все выглядели серьезными. Вы будете потрясены, когда узнаете, что на фотографии ему всего двадцать восемь лет, потому что костюм, внешний вид и поза делают его старше всех молодых людей того же возраста в наши дни. В уголках его рта улыбка, а в глазах живет что-то танцующее. Он ждет свою Невесту.

Она из семьи Талти.

Должна ли я сказать что-то еще?

(Дорогой Читатель, времени мало, мы не можем даже приоткрыть Книгу Талти, потому что если мы ее откроем, нас засосет в тот поток. Мы уйдем на Некоторое Время и окажемся далеко в повествованиях Иеремии Талти, врача, такого же умного, как и доктор наук, только без степени, и Тобиаса Талти, который держал лошадь у себя в доме, перебивался яблоками и отрастил самую длинную бороду в Графстве Клэр, а еще его сестры Джозефины, которая разговаривала с феями, и брата Корнелиуса, который пошел на Американскую Гражданскую Войну[421] и сражался за обе стороны. Может случиться, что мы так и не вернемся.)

Бриджит Талти прибывает в церковь на тележке, запряженной одной лошадью, проехав пятнадцать миль из Килбахи[422] по разбитой дороге, связанной с морем любовными узами. Бриджит сидит в том драндулете рядом со своим отцом, на ней подвенечное платье, с которым она воюет, потому что не хотела его надевать, и уже бросила фату в канаву по эту сторону Килраша. Повозка с грохотом движется вперед в облаке морских брызг, сопротивляясь порывам соленого ветра, и обычный дождь внезапно становится проливным. Льет как из ведра, и отец говорит, что дождь — счастливая свадебная примета, но невеста не отвечает. Она нервно возится с пуговицами на вороте платья, потому что они не дают ей нормально дышать и — пинг! — одна из пуговиц отлетает, и — пинг! — другая летит следом. Бриджит оттягивает ворот и держит голову так высоко, что скоро лицо, шея и верхняя выпуклость ее груди блестят от дождя, а волосы становятся дикими беспорядочными струями. Она прибывает к церкви Фахи на своей тележке, насквозь промокшая, гордая, красивая и беспомощная, слезает с тележки, попадает в большую лужу, шагает по ней, испачкав туфли и обрызгав чулки, что добавляет заключительные штрихи к облику Невесты à la Талти, и входит в церковные ворота.

И стоя там в ожидании, не у алтаря, а у парадной двери, потому что так он хочет, Дедушка выпускает на свет улыбку Спенсера Трейси из уголков губ, видит всю свою семейную жизнь наперед и думает: «Ну, что ж. Это будет интересно».

Вторую фотографию сделал Мартин Ливерпул через несколько лет, когда приехал домой на Фла[423], говорит Томми. Мартин работал в Мерсисайде[424] десять лет и вернулся домой с легким налетом Джона Хинда[425], веснушчатого фольклориста, видя Ирландию в Техниколоре[426] и Кодак-ая[427] торфяные холмы, осликов и детей, так что когда вернется в Англию, у него будет страна, вроде как запечатленная на снимках, которые он хранит в картонных коробках из-под обуви, находя утешение в том, что сумел остановить время, и не признавая, что эмиграция разорвала его сердце. Мартин Ливерпул проехал мимо нашего дома в тот день, когда Дедушка был наверху, покрывая крышу соломой.

На фотографии Спенсер Трейси все еще узнаваем как Спенсер Трейси, но его волосы теперь белые. Они выглядывают лохмами из-под плоской твидовой кепки. Вы видите, что волосы у него по-прежнему волнистые, только стали мягче. Больших диких потоков, как в юности, уже нет. Уже прошли годы буйного веселья, танцев, крика и рева, беготни друг за другом, веселья с девушками, внезапных бессловесных примирений, на которые он всегда шел, потому что, несмотря на его выносливость и лососевые черты характера, Спенсер был безнадежно сентиментален, как могут быть сентиментальны только мужчины. Рождение Мамы, годы, проведенные в этом доме, когда надо было давать пристанище двум благородным сердцам и умам, нападающим друг на друга и заставляющим лететь искры, из которых возникла любовь, — мне даже не хватает воображения, чтобы представить себе все это. Вы не можете представлять себе свою бабушку таким образом. Она слишком Бабушка, чтобы видеть в ней ее молодую версию. Я знаю только то, что еще до того, как Бриджит Талти стала Бабушкой, до того, как стала Хранительницей «Клэр Чэмпион» и Стражем Огня, до того, как принялась притворяться глухой, до того, как начала проводить дни и ночи, надев на голову кепку Спенсера Трейси, — до всего этого она была молодой замужней женщиной, весь день была занята тем, что пекла хлеб, стирала рубашки, добывала торф, заботилась о курах, утках и гусях и не возражала против этих занятий, пока могла иметь пачку из десяти сигарет Номер Один Карролл[428] и ходить на танцы по вечерам. Так гласит легенда. Бабушка посещала бары «У Комерфорда», «У Табриди», «У Даунса», «У Райана», «У Дэли» и «У МкНамара», а еще могла смотаться через поля на домашние танцы, захватив с собой своего большого застенчивого Спенсера Трейси, пересекая поля и целуясь при звездном свете, после чего разрумянившиеся Бабушка и Дедушка входили через черный ход в чью-нибудь кухню с полом из каменных плит, и начиналось веселье[429], — Сaledonian set[430], South Galway Set, Clare Set, Battering steps, пять Фигур, крики «House!», Цилиндры и Фраки, лица блестят, — танцы делают мир простым и счастливым.