Несколькими месяцами позже долг короля де Бацу мог возрасти до колоссальных размеров, поскольку гасконец строил заговор по спасению своего обреченного суверена, и его планы имели все шансы завершиться сенсационным успехом. Он не только замышлял спасти Людовика XVI, но и лично возглавил попытку. Однажды хмурым утром — 21 января 1793 года — унылый кортеж медленно дефилировал сквозь туман по направлению к гулкой дроби барабанов вдоль бульвара Bonne Nouvelle. Он резко остановился у ворот Сан-Дени. Затем неожиданно возникла суматоха. «Ко мне все, кто готов спасти короля!» Сигнальный призыв де Баца сопровождался блеском его обнаженной шпаги. Он ожидал, что сотни сторонников присоединятся к его атаке, но таких храбрецов нашлось не более нескольких человек. Республиканская контрразведывательная полиция пресекала любые смелые попытки заранее, отлавливая каждого подозрительного сторонника короны. Пролилась кровь тех, кто не испугался и сплотился вокруг барона. Де Бацу каким-то чудом удалось сбежать, когда стало видно, как плотные ряды охраны повели обреченного на казнь Людовика XVI к поджидающей его гильотине.

Следующим шагом де Бац намеревался спасти Марию-Антуанетту. Это также был дерзкий замысел. Он надеялся заполучить каждого члена тюремной охраны в свой сговор. Предполагалось, что королева будет отправлена под эскортом милиции и затем просто исчезнет. Его неизменная потребность в большом числе конфедератов в очередной раз послужила причиной героического провала. Кое-кто повел себя слишком самоуверенно, вызвав подозрение недремлющих полицейских шпионов. Марии-Антуанетте также — хотя барон и совершил вторую попытку — не посчастливилось избежать своей мученической участи.

Опечаленный, но не лишенный силы духа после своей неудачной попытки спасти короля и королеву, де Бац изменил свою программу. Теперь он задумал погубить саму революцию. Он собирался вербовать собственный постоянно растущий корпус из всякого сброда и продвигать такую серию политических крайностей и безобразий, что порядочное большинство французов почувствовало бы глубокое отвращение ко всему республиканскому. Он сосредоточил свои силы главным образом на законодательной власти, Национальном конвенте. Он замышлял подтолкнуть несколько откровенно отделившихся партий к недоверию и нападкам друг на друга. Он также свято верил в результаты, которые можно получить с помощью подкупа должностных лиц. В то же время он проявил невероятную неустрашимость, оставаясь в Париже на все время террора, купив в самый его разгар имение за 530 тысяч ливров и, будучи замеченным самим Робеспьером в толчее Национального конвента, ухитрившись ускользнуть еще до того, как подоспели агенты Робеспьера, чтобы схватить его.

«Весьма примечательно, что любой, кто приближался к гасконцу, кто, так сказать, попадал в круг его притяжения, немедленно подчинялся его влиянию, — писал Ленотр. — Он будто обладал некой неизведанной силой, которая давала ему возможность притягивать и удерживать преданность этих людей. Они были верны всегда — до самой смерти — этому человеку, которого избрали своим господином».

Многие и в самом деле шли на гильотину, в то время как могли спасти себя, донеся на де Баца, — спасти себя, да, и получить в награду огромную сумму. Всякий раз, когда ему удавалось организовать спасение раскрытых сторонников, барон действовал при помощи щедрых взяток. И тем не менее он отказался от шантажа и пожаловался президенту Комитета общей безопасности, когда Бурландекс, шпион комитета, попытался вытянуть из него 100 тысяч экю. Де Бац был предупрежден, что его арест планировался как обман, подстроенный фальшивыми документами.

В конце концов барон был схвачен сыщиком, которого не смог подкупить; но при помощи уловки он избавился от компрометирующих документов, находившихся при нем. Из своей тюремной камеры он принялся угрожать Конвенту, практически под самый его конец. Террор и в самом деле погубил революцию, чего так настойчиво и добивался гасконец. Он больше не находился под следствием; он мог бы поведать слишком многое, если бы предстал перед судом. Используя свое влияние над толпой, он еще раз поднял Секции Коммуны Парижа, чтобы остаться в стороне и наблюдать в этот роковой момент. Канальи Парижа больше не наводили ужас на политиков. Для защиты республиканского правительства нашелся маленький корсиканец, так что мы оставим барона и переключимся на другие сцены. Как оказалось, барон был частично ответственен за восхождение звезды Бонапарта, возвестившей приход Фуше, Монгайра, Барнета, Савари и других необычайных авантюристов.

Коварность Жозефа Фуше неоднократно подвергала его опасности, но во времена Террора спасла ему жизнь, и несмотря на это он сумел протиснуться в сравнительное затишье реставрации Бурбонов при помощи смеси своей двуличности и отказа от благочестивого поприща. В то время как Сиейс и прочие ловкие французы могли похвастаться тем, что они уцелели во время Революции, Фуше мог бы сообщить по секрету, что он использовал ее как торпеду, плащ и лестницу. Революция вознесла его из провинции в Париж, из серой безвестности в непомерное богатство и то состояние, которое во времена крайне шатких стандартов перешло к славе. Он был якобинцем, одним из цареубийц, mitrailleur de Lion, который помог присмирить народные массы с помощью ужасающего свиста картечи. Однако все это было замято, и пришло время, когда один его взгляд министра полиции заставлял терять больше самообладания и вызывал большее низкопоклонство, чем пушечные залпы. В 1789 году он был неудовлетворенным священником и учителем, бедным и лишенным веры; в 1815 году он стал вторым богачом Франции и одним из самых влиятельных людей в Европе с непоколебимой верой в себя. Он является тем ярким примером постоянно меняющейся карьеры, которую любой мог бы попытаться сделать в мире, не имея особо большого ума или моральных ценностей, без принципов или разборчивых наклонностей.

Фуше родился в портовом городе Нанте 31 мая 1758 года в семье мореплавателей. Почти все его предки зарабатывали себе на жизнь морем, но юный Жозеф был слабым, анемичным и прилежным учеником, мальчишеские игры быстро утомляли его, а хождение на пригодных лодках вскоре познакомило мальчика с неизменно повторяющейся морской болезнью. Однако он прославился в школе, и такое проявление ума позволило ему открыть двери, единственно доступные во Франции простолюдину, — двери Церкви. С изгнанием иезуитов, ораторианцы находились под надзором католического просвещения по всему королевству, и благородное, незримое царствование папской власти привлекало способную молодежь, не важно насколько скромным являлось их происхождение. В двадцать лет молодой Жозеф был назначен учителем математики и физики, а также инспектором и префектом.

Это был скорее почетный, чем многообещающий пост, и будущему главе шпионов и начальнику управления императорской полиции он открыл больше возможности в обучении и интеллектуальном росте, чем в преподавании и продвижении по церковной службе. Можно быть уверенным, прими он обет священника, перед ним открылся бы более благой путь с притягательными перспективами властвования — священства, епископства и даже кардинальского дворца. Римская церковь, намного старше и мудрее обветшалого, но освященного веками Дома Бурбонов, давно преподавала французским монархам и всей Европе урок практической системы воздания по достоинствам, соперничая с притязаниями привилегированности и богатства. Но по большей части королевские инциденты на континенте не обладали ни достоинствами самими по себе, ни стандартами этих достоинств и предпочитали сохранять традиционную систему своих предков, вместо того чтобы рисковать экспериментом, одобренным всего лишь Богом.