Из-за промаха Джеймсона Арнольд был вовремя предупрежден; Андре предстал перед судом и был приговорен к такой же позорной смерти, что и Хэйл, одноклассник Толмеджа. Андре нравился всем, и англичане приложили куда больше усилий, чтобы спасти его от виселицы, чем большинство из них посвятили ведению войны. Сэр Генри Клинтон, возможно, сожалел о том, что требования чести были определены куда более четко, чем принципы стратегии. Для того, кто обладал его властью, должно было быть мучительным искушением обменять Арнольда на Андре, тем самым удовлетворив обе армии. Но сэра Генри можно было обвинить лишь в нерешительности, недальновидности, снисходительности или невезении. Однако если бы он спас своего талантливого молодого друга, Андре, за счет Арнольда, то был бы осужден за беспринципный поступок.

Агенты шпионажа, которые прибегают к контрразведке, более, чем вероятно, создают себе проблемы; и мы находим, что цепь Таунзенда не являлась исключением. Сыграв важную роль в предупреждении Толмеджа о личности и предполагаемой миссии «Андерсона», Роберт Таунзенд, похоже, опасался некоего предательства, как возмездия за казнь всеобщего любимца майора Андре. Он запер свой магазин в Нью-Йорке и держал его закрытым в течение трех недель. Его счета показывают, что в это время он потратил около 500 фунтов стерлингов. Тщательно хранимая собственная бухгалтерская книга генерала Вашингтона свидетельствует, что в период с 1775 по 1781 год американский главнокомандующий потратил на свою шпионскую систему всего лишь 17 617 долларов, причем различные платежи перечислялись «неуказанным лицам», чтобы защитить их от разоблачения. 500 фунтов стерлингов, потраченные Таунзендом, были значительной суммой по сравнению со всеми расходами секретной службы, и мы можем предположить, что он платил из своего собственного кармана, и что имелись второстепенные личности, с которыми он общался и которые могли бы донести на него — по крайней мере, как на пылкого патриота колоний — англичанам, и что сумма, которую он выплачивал, включала в себя «заботу» о более сомнительных подарках или подкупе.

Одно из наиболее личных писем «Калпера», датированное восемнадцатью днями после казни Андре, указывает на то, что Роберт Таунзенд покинул свой пост в Нью-Йорке сразу после ареста английского шпиона, не дожидаясь более критических часов, последовавших вслед за судом и осуждением последнего.

«729 462 20-го, 1780 года

Сэр, ваши письма от 30 сентября и 6 октября лежат передо мной. В ответ на первое, заверения W-s — это самое лучшее, на что я мог рассчитывать. Когда я решу открыть другой маршрут, вы будете проинформированы об этом. Я не хочу, чтобы человек, о котором вы говорите, или кто-либо другой из его людей, обращались ко мне.

Мне приятно думать, что Арнольд не знает моего имени. Хотя ни одного человека не арестовали на основании связанной с ним информации. Я не очень удивился его поведению, поскольку это было не больше, чем я ожидал от него. Клинтон официально представил его старшим офицерам как генерала Арнольда на британской службе, и он был весьма радушно принят генералом Робинсоном. Что имеет тенденцию приукрасить его личность у коррумпированной части врагов, тогда как независимая часть их должна сохранять к нему презрение; и его имя будет вечно вызывать стойкое отвращение у всех сторон.

Я никогда так остро не переживал за смерть человека, которого знал только в лицо и о котором был лишь наслышан, как за майора Андре. Он был очень привлекательным человеком. Генерал Клинтон был несколько дней безутешен; и вся армия и жители были крайне возмущены и считают, что генерал Вашингтон пребывал не в себе, иначе он спас бы его. Однако я полагаю, что генерал Вашингтон искренне ему сочувствовал и спас бы его, если бы это можно было сделать с соблюдением закона.

Долгое время, пока меня не было в городе, я не мог сообщить вам ничего важного. Армия, которая погрузилась на прошлой неделе на корабли, намеревается совершить отвлекающий маневр в Виргинии или на мысе Страха в Северной Каролине, дабы помочь лорду Корнуоллису. Они берут всего несколько лошадей, но еще и некоторое количество седел с намерением посадить на коней нескольких спешившихся драгун, которые едут с ними. Корк и английский флот, я полагаю, прибывают именно этим путем. Я надеюсь и ожидаю, что все мои письма будут уничтожены после их прочтения.

Искренне ваш

Сэмюэл Калпер-младший».

За исключением генерала Вашингтона, все люди, связанные с цепочкой секретной службы Таунзенда, прожили пятьдесят или даже больше лет после начала американской революции. Известно, что в бытность свою президентом Вашингтон навещал своих бывших секретных агентов, проживающих на Лонг-Айленде. Он высоко ценил точные разведданные, которые они передавали на протяжении всей войны, и был решительно настроен, чтобы им не причинили никакого вреда. Документы, касающиеся их шпионажа и работы других доверенных шпионов, были опечатаны; и прошло более ста лет, прежде чем таинственные Калперы, старший и младший, были должным образом идентифицированы.

Заговор, как можно заметить, сам по себе награда. Склонные испробовать его в качестве своего призвания вскоре настолько запутываются, что все остальные соображения обычного гражданина теряют свое значение. Однажды темной ночью двое мужчин плыли по бурному морю на хрупком, неприметном суденышке, которое ныряло, раскачивалось и не зажигало огней. Ими были известные противники Бонапарта — вождь шуанов, Жорж Кадудаль, и решительный эмиссар Бурбонов, барон Гайда де Невилль. По словам последнего, во время переправы через Ла-Манш они спали беспокойным сном, и вдруг Кадудаль приподнялся на локте и воскликнул своим властным голосом: «Знаете, что мы должны посоветовать королю? Мы должны сказать ему, что ему следует расстрелять нас обоих, ибо мы всегда будем не кем иным, кроме как заговорщиками. На нас лежит это клеймо».

Это произошло во времена Консулата, когда «королем» был тот принц, который звался Людовиком XVIII — пока еще некоронованным, изгнанным и почти забытым во Франции. Этот анекдот показывает типичный оптимизм прирожденного заговорщика, ибо Людовик в годы Консулата и Империи был политически столь далек от титула суверена Кадудаля, что он мог застрелить француза, только совершив самоубийство. Однако наблюдения вождя шуанов более типичны для Франции 1789–1816 годов, чем любые другие, которые можно извлечь из нагромождения революционных мемуаров.

Вся французская нация приняла на себя клеймо заговора. Оно витало в воздухе. Оно так же отчетливо проступало в виде торговой марки над столетием, над большинством действующих лиц в сменяющихся сценах Национального собрания, Террора, Директории, Консулата, Империи и реставрации Бурбонов. Только перечисление, называющее и кратко идентифицирующее каждого известного шпиона, контрразведчика, двойного шпиона, агента секретной службы, каждого иностранного эмиссара, мелкого или крупного заговорщика, каждого взяточника или взяткодателя, лжесвидетеля, полицейского осведомителя, преступного самозванца или мастера запутанной техники политического шпионажа, заполнило бы небольшую энциклопедию. В течение более чем двадцати пяти лет изобретательный, легко приспосабливающийся народ жил в условиях, которые кажутся одновременно настолько скрытными, безумными и фантастическими, что остаются исторически уникальными. Пуританская Англия Кромвеля, Америка Вашингтона или Россия Ленина и Троцкого не породили такого смешения фарса, трагедии, комедии и мелодрамы, такого очарования, ужаса и мирового влияния. Никогда ни до, ни после ни одна страна не повторяла столь окольной суперполитики этой эпохи во французской истории. Возможно, больше никогда судьба континента не будет находиться в центре внимания в течение такого длительного времени в столь неестественной и утопической обстановке.