Биржевой крах в октябре 1929 года не нанес мгновенного ущерба обсерватории, где настроение оставалось жизнерадостным и в декабре. Шепли предложил Кеймбридж в качестве площадки для проходившего дважды в год съезда Американского астрономического общества и пригласил сотню его участников в директорскую квартиру на новогоднюю вечеринку. В тот вечер сотрудники обсерватории показывали шуточную музыкальную постановку. Либретто и песни для нее написал полувеком ранее, в 1879 году, Уинслоу Аптон, бывший ассистент при телескопе. Он использовал музыку из модной тогда оперетты Гилберта и Салливана о корабле Её Величества со смешным названием Pinafore, то есть «Женский передник». Аптону явно понравился хор сестер, кузин и тетушек, поднимающихся на борт корабля, и он переделал их в группу расчетчиц. Сюжет с двумя младенцами, которых подменили при рождении, Аптон заменил на дурашливую интригу вокруг пары призм, украденных из одного из фотометров Пикеринга.

Либретто Аптона представляло собой пародию на происходившее в обсерватории. Так как ему довелось работать там в то время, когда Вильямина Флеминг ждала ребенка и работала секретаршей, он не забыл упомянуть «нашу шотландскую горничную», которая, «увы, уехала в родные края».

В одной из первых сцен молодой Аптон, живший в каморке под лестницей, которая вела к Большому рефрактору, жалуется на шум, который не дает ему спать в нерабочее время. Артур Серл, выслушав его, предлагает ему найти комнату за пределами обсерватории. Аптон обещает: «Найду, когда мне будет хватать жалованья». Серл на это отвечает: «Полагаю, ты помрешь от старости в этой каморке, прежде чем дождешься, пока повысят жалованье».

Несмотря на то что со времен Аптона в обсерватории многое изменилось, зарплаты астрономов по-прежнему оставались актуальной темой. Она получала дальнейшее развитие в песне: «Живет несчастный астроном / Привольно, как в клетке щегол: / Внимая чутким ухом, улавливаешь слухом / Директорский глагол; / Открывай купол, колесо крути / И на звезды смотри, и не смей отойти, / И изволь пахать в ночи даже в холода, / И не жди, что повысят оплату труда!»

Нынешняя команда с удовольствием воскрешала всех призраков новогоднего прошлого, в особенности рыцарственного Пикеринга, чье самое страшное ругательство, когда его по ходу пьесы выводят из себя, звучало как «О Сириус!».

На повторном представлении в понедельник 13 января перед ежемесячным собранием Бондовского астрономического клуба в директорскую квартиру снова втиснулось около полусотни гостей. «После этого вечера, – с шутливой торжественностью обещал Шепли, – мы возобновим наши трезвые и методичные попытки поддерживать научную репутацию обсерватории».

За рубежом Гарвард теперь считался «местом встреч астрономов со всего мира». Его многонациональный облик был необычным даже для безусловно интернационального мира астрономии. В 1930 году Шепли с радостью принимал Свена Росселанда из Норвегии и Эрнста Эпика из Эстонии, хотя, как он полушутя говорил Джорджу Агассису, «наш теперешний персонал и ученых гостей даже рассадить негде». За годы его директорства численность персонала почти утроилась.

Над горизонтом Шепли сгущалась туча, и это было межзвездное поглощение. Весной 1930 года Роберт Трамплер из обсерватории Лика в Калифорнии получил доказательства того, что Млечный Путь полон пыли. Трамплер, когда-то собиравший для Шепли муравьев в Австралии, теперь продемонстрировал, что Галактика нашпигована невидимыми частицами. Пыль ставила под сомнение практически все измерения величин и, соответственно, вычисленные по ним расстояния. Трамплер пришел к этим выводам на основе наблюдений за сотней так называемых рассеянных скоплений – тесных ассоциаций звезд, не так скученных, как в шаровых скоплениях. Он рассчитал расстояние до каждого рассеянного скопления двумя способами – по их видимому блеску и по их видимому диаметру. Оба параметра, как и следовало ожидать, с расстоянием уменьшались, но блеск рассеянных скоплений падал намного быстрее, чем размер. Некая «темная материя» определенно поглощала свет. Насколько мог судить Трамплер, таинственный поглотитель находился в границах Млечного Пути, но распределен был неравномерно – он концентрировался в плоскости Галактики и рассеивался у полюсов.

Оценивая протяженность Галактики в 300 000 световых лет, Шепли делал ставку на прозрачность. С учетом же межзвездного поглощения Млечный Путь сжимался примерно вдвое. «Это был тяжелый удар по воззрениям Шепли, – отмечала мисс Сойер, – и он глубоко переживал его». Но Шепли все-таки захотел довести эту новость до сведения научного сообщества. Мисс Сойер рассказывала, что он попросил ее «отрецензировать статью Трамплера для коллоквиума – думаю, он знал, что сопереживание заставит меня высказаться по возможности деликатно». Это был последний доклад мисс Сойер в Гарварде. В сентябре она сыграла свадьбу с Фрэнком Хоггом в своем родном доме в Лоуэлле, штат Массачусетс, и большая часть семейственного коллектива обсерватории присутствовала в качестве свидетелей. Чета поселилась в Саут-Хедли, поблизости от своих новых мест работы – Хелен стала ассистенткой профессора Энн Сьюэлл Янг в Колледже Маунт-Холиок (с перерывами на диссертацию по шаровым скоплениям), а Фрэнк – исследователем, приписанным к 18-дюймовому телескопу в Колледже Амхерста.

Маргарет Уолтон, выпускница Суортмора и бывшая стипендиатка Пикеринга, которая теперь вела записи для мисс Кэннон, вышла замуж за Ньютона Мэйолла, ландшафтного архитектора, увлекавшегося наблюдениями за переменными. Она познакомилась с ним как-то летом на Нантакете, когда работала у Маргарет Харвуд. При этом мисс Уолтон сохранила свою должность в Гарвардской обсерватории и свою девичью фамилию.

Брак больше не знаменовал конец карьеры для женщины-астронома, как было в молодости мисс Кэннон. Она одобряла новый тренд и отстаивала права всех стипендиаток Пикеринга, собиравшихся замуж: «Не кажется ли вам, что научная работа, не прикованная ни к определенному графику, ни к стенам конторы, может без проблем осуществляться замужними женщинами? – риторически вопрошала мисс Кэннон в одном из своих регулярных докладов как председательница Нантакетской комиссии по астрономическим стипендиям. – Фотографии звезд можно изучать дома на досуге, и вряд ли они займут у жены или матери больше времени, чем нередко занимает игра в бридж и прочие светские занятия».

Солон Бейли шесть лет писал «Историю и труды Гарвардской обсерватории, 1839–1927». По завершении книга вышла в серии «Гарвардских монографий» в начале 1931 года. Всего через несколько месяцев, 5 июня, Бейли умер после внезапной непродолжительной болезни в своем летнем доме в Норвелле. При кончине присутствовали его жена и сын. Скорбящая мисс Кэннон процитировала в некрологе своему другу строку из шекспировского «Юлия Цезаря»: «Прекрасна жизнь его». Она знала Бейли 30 лет и могла, не кривя душой, написать в Publications of the Astronomical Society of the Pacific: «Он заслужил всеобщее доверие своей чуткостью, справедливостью, неиссякающей добротой и полным отсутствием эгоизма».

Другой хороший друг и коллега Бейли, Эдвард Кинг, написал отдельный некролог для публикации в Popular Astronomy. Но, прежде чем текст попал в печать, Кинг сам заболел и 10 сентября, всего через десять дней после выхода на пенсию, умер. Мисс Пейн, сдружившаяся с Кингом на почве увлечения коллекционированием старинных изданий классики, написала ему некролог в следующем выпуске Popular Astronomy. Она цитировала письмо, полученное Кингом от Бейли прошлой весной, когда оба вспоминали о своем долгом пути в астрономии: «Проделать работу, которая получит всеобщее признание, заслужить искреннее уважение многих и истинную любовь хотя бы некоторых – это, безусловно, достаточные причины считать, что жизнь стоит прожить».

Несмотря на Великую депрессию, в 1931 году Шепли пополнил финансы обсерватории пожертвованиями и взносами на более чем миллион долларов, в основном из Рокфеллеровского фонда. В июле рядом со старым кирпичным корпусом началось строительство нового, более просторного и оснащенного по последнему слову в сфере пожарной безопасности. Он был рассчитан на пополнение архива фотопластинок в течение еще 50 лет. В октябре Шепли объявил, что несколько фотографических телескопов скоро переедут с Обсерваторского холма в уединенное местечко в лесах к северо-западу от Кеймбриджа, близ деревни Гарвард, штат Массачусетс. Новое место называлось Ок-Ридж, тамошние заросли кленов, дубов, сосен и берез должны были укрыть телескопы от ветра, копоти и досаждающего искусственного освещения. Шепли также обнародовал свой план установить в Ок-Ридже 60-дюймовый рефлектор, северный близнец того, что сделали для Блумфонтейна. Вскоре на лесном участке площадью 12 га должны была появиться самая передовая наблюдательная станция на востоке США.

За «вклад в астрономическую науку» Шепли недавно получил от Национальной академии наук медаль, увековечившую имя доктора Дрейпера. Маленькое элитарное братство обладателей Дрейперовской медали включало Эдварда Пикеринга, Джорджа Эллери Хейла, Генри Норриса Рассела и Артура Стэнли Эддингтона. Шепли решил, что настало время добавить в этот реестр женское имя, и номинировал мисс Кэннон.

«Дело ее жизни под эгидой